на милость победителей. Но лучше уж смерть, чем фашистский плен. Так думали советские солдаты.
Фашисты уже совсем близко. Муса долго целился в бежавшего впереди долговязого фашиста. Нажал курок. Немец выронил автомат и, вскинув руки, медленно осел на землю. В ту же секунду заработал пулемёт. Пули настигали врага за невысокими кочками и редкими кустиками. Фашисты не выдержали— повернули обратно, оставив посреди болота убитых и раненых.
В этот день немцы трижды пытались атаковать позиции наших войск, но так и не смогли продвинуться ни на метр.
Вечером командиры собрались на совет. Как быть? Как пробиться к своим? Как это сделать, если фашистов в несколько раз больше? У них танки, артиллерия, миномёты, а у наших— на счету каждый патрон. И тогда совет решил: ударить по немцам там, где они ожидают этого меньше всего — со стороны топей, считавшихся непроходимыми.
Всю ночь окружённые валили лес; по пояс, а то и по грудь в болотной воде прокладывали гать — настильную дорогу из скреплённых друг с другом брёвен. Погрузили на машины раненых, и перед рассветом машины одна за другой, не зажигая фар, медленно поползли через болото.
Вначале всё шло по задуманному плану. Вот одна машина выбралась на сухое место и проскочила мимо немецких позиций, за ней другая, третья. Но тут фашисты заметили колонну и открыли ураганный огонь.
Муса ехал в кузове редакционной полуторки. Под колёсами дробно стучали брёвна, машину кидало из стороны в сторону.
Вдруг перед самой машиной взвился столб пламени. В глазах у Мусы потемнело. Его ударило обо что-то твёрдое, и он потерял сознание.
БУДЕМ ДЕРЖАТЬСЯ ВМЕСТЕ
1942 год. Оккупированная Польша.
Колонна советских военнопленных, подгоняемая окриками гитлеровцев и хриплым лаем овчарок, медленно двигалась по замёрзшей дороге.
Джалиль шагал почти в самом конце колонны.
От голода кружилась голова — вот уже третьи сутки во рту не было ни крошки. Ныло вывихнутое плечо. От истощения тело Мусы покрылось нарывами. Каждый шаг причинял невероятные мучения. Стиснув зубы, крепко прижав к груди забинтованную руку, Муса старался не отставать от товарищей.
Вдруг перед глазами Мусы поплыли кроваво-красные круги. Он судорожно глотнул воздух и пошатнулся.
— Ты чего это, браток?
Джалиль ощутил, как чьи-то руки подхватили его под локоть.
— Ничего, ничего, — забормотал он, — я сейчас… Я сам…
— Ишь ты, сам. Обопрись на меня. Покрепче.
Муса хотел взглянуть на незнакомца, но не смог — от резкого движения острая боль в левом плече пронзила, как удар электрическим током.
— Кто ты? — еле слышно прошептал он.
— Я военный фельдшер. Толкачёв моя фамилия. Родом из Запорожья. Будем держаться вместе.
Колонна приближалась к лагерю-крепости Демблин. С трёх сторон крепость омывала река Висла. С четвёртой был вырыт глубокий ров, заполненный водой. Крепость окружали толстые кирпичные стены. Поверх них была протянута колючая проволока. Зловещими силуэтами темнели на фоне неба вышки с пулемётами.
Муса совсем обессилел и еле-еле волочил ноги. Толкачёв, перекинув его здоровую руку через плечо, почти нёс Мусу на себе.
— Ничего, ничего, браток, — подбадривал он, — осталось совсем немного. Ещё чуток потерпи…
Наконец они миновали узкий сводчатый коридор и оказались внутри крепости. Едва за ними закрылись железные ворота, как Муса без сил рухнул на землю.
РАНЕНОЕ СЕРДЦЕ ОРЛА
Очнулся Муса в лагерном лазарете. Вокруг стонали и бредили больные тифом. Кто-то сунул ему в руку кружку с густой коричневой бурдой и кусок липкого, как мыло, хлеба:
— Ешь! Еда для тебя сейчас самое лучшее лекарство!
Увидав склонившегося над ним фельдшера Толкачёва, Джалиль мягко улыбнулся:
— Спасибо, брат…
Постепенно здоровье Мусы пошло на поправку. Он начал, держась за нары, ходить по палате. Однажды вечером Толкачёв увидел, как Муса стоит у окна и шевелит губами. Фельдшер прислушался — Муса бормотал стихи:
…Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Муса повернулся к Толкачёву:
— Хватит валяться в лазарете… Завтра же выпишусь.
— Ты ещё слаб, Муса, — сказал фельдшер.
— Понимаешь, не могу я лежать тут без дела. Там однополчан своих встречу, земляков или друзей.
— Но тебя может узнать и выдать фашистам кто-нибудь из предателей!..
Муса продолжал настаивать на своём, и Толкачёв в конце концов согласился. Он дал Мусе санитарную сумку, повязал на рукав повязку с красным крестом, и наутро они вместе пошли по баракам, делая вид, будто проверяют санитарное состояние. Люди спали вповалку прямо на земляном полу. Так как в бараках места не хватало, многие проводили ночь под открытым небом. Вдруг утреннюю тишину нарушила длинная очередь из пулемёта. Кто-то из военнопленных, желая хоть чем-то утолить голод, в поисках зелёной травинки слишком близко подполз к колючей проволоке.
В одном бараке Муса задержался возле спящего военнопленного, накрытого рваной серой шинелью. Долго вглядывался в широкоскулое лицо, потом, присев на корточки, принялся тормошить:
— Баттал! Абдулла Баттал! Ты ли это?
Тот спросонок смотрел на Мусу непонимающими глазами. Потом вдруг вскочил на ноги и с возгласом «Дружище!» сгрёб поэта в охапку.
— Джа…
— Тс-с-с… Здесь я военнопленный Гумеров, понял?
Баттал понимающе кивнул:
— Перебирайся к нам. Здесь немало наших земляков. Люди все надёжные, свои. Как ни тесно, а для тебя место найдём.
В тот же день Муса перебрался в барак к Батталу.
ЗАВТРА — ПРАЗДНИК!
Абдулла Баттал познакомил Джалиля со своим другом Гайнаном Курмашем.
— Это настоящий человек, — сказал он Мусе. — Командир Красной Армии. На него можно положиться.
Разговор шёл в укромном месте, за бараками.
— Что-то ваше имя кажется мне знакомым, — произнёс Муса, внимательно разглядывая Курмаша.
— И мне ваше — тоже. Настоящее, — многозначительно добавил Курмаш. — Ещё до войны, когда вы работали редактором журнала, я послал вам одно из своих стихотворений.
— Правильно! Вспомнил… А теперь не пишите стихов?
Курмаш замялся.
— Пишу иногда… Только какие это стихи… Так, проба пера. А вот ваши стихи я люблю. И не только я один. Знали бы вы, как они действуют на людей! Всю душу переворачивают. Кстати, какое сегодня число?
— Шестое ноября… Завтра праздник! — проговорил Муса.
— Надо бы что-то предпринять. Чтобы люди не забывали, что они — граждане Советской страны.
…Ночью пленных разбудили
