«парадных» трапез, к которой они привыкли и которая лежала в основе этикета в Версале, а затем в Тюильри. Однако около 11 вечера семья поняла, как жестоко была обманута: мадам де Турзель с заснувшим у нее на руках дофином проводили не в роскошные покои, а в башню Тампльского замка. Их заставили испытать зверское, сокрушительное и всеобъемлющее унижение.
Первые дни своего заключения королевская семья провела в малой башне, поскольку основная пребывала в очень плохом состоянии. С 14 августа проводились масштабные ремонтные работы, чтобы создать достойные и безопасные условия заключения. Революционные власти справедливо опасались заговоров и попыток похитить знаменитых узников. Королевскую семью временно разместили в скромных покоях Жака-Альбера Бартелеми, бывшего архивариуса Мальтийского ордена, куда в спешке перевезли матрасы, простыни и постельное белье, хранившиеся в кладовой. За неимением места Мария-Антуанетта спала в кабинете бывшего архивариуса. 18 августа арестовали верных последователей, в том числе принцессу де Ламбаль, которую перевели в тюрьму Ла Форс. Теперь в Темпле осталась только королевская семья – Мария-Антуанетта, Людовик, его сестра мадам Елизавета, принцесса Мария-Тереза и принц Луи-Шарль. Они оказались в полной изоляции и тесноте, с которой не сталкивались прежде.
Мария-Антуанетта провела в башне Тампльского замка 10 месяцев и 21 день. Именно в этих стенах она овдовела 21 января 1793 года, в день публичной казни Луи Капета на площади Революции, и 3 июля того же года навсегда рассталась со своим сыном. Революция стремилась дать мальчику республиканское образование и для этого поручила его воспитание Симону, сапожнику и безупречному патриоту. 1 августа Барер выступил с трибуны Конвента и напомнил всем о существовании вдовы Капет, лишь после этого депутаты приняли решение предать бывшую королеву Революционному трибуналу. Женщина, которой в ту ночь зачитали приказ о переводе в тюрьму Консьержери, не просто была измучена одиночеством, годами революции и месяцами заключения. Для нее это прежде всего означало отставку, отречение от прошлой себя – королевы Франции. Ночной перевод в тюрьму, прозванную «преддверием смерти», не вызвал у нее ни протеста, ни эмоций. Напоследок она обняла дочь и невестку, которые спешно собрали часть ее одежды и личных вещей. На первом этаже башни Марию-Антуанетту попросили подписать формуляр о переводе. Собираясь уходить, она ударилась головой о низкий дверной проем. Ударилась достаточно сильно, чтобы потекла тонкая струя крови. Кто-то спросил ее, не ушиблась ли она, на что та невозмутимо ответила: «Теперь ничто не сможет причинить мне вреда».
Консьержери, Майский двор, два часа пополуночи. Вдова Капет прибыла в карете под пристальным наблюдением комиссаров Коммуны. Отвели ли ее сперва к Туссену Ришару, тюремному надзирателю, чей кабинет располагался в нескольких шагах от канцелярии суда? Или тотчас бросили в темницу, зарешеченные окна которой выходили на Женский двор, где позднее при Реставрации построили Капеллу Покаяния? Выделили ей одну камеру или две? Похоже, что ее избавили от процедуры повторного заключения под стражу. В Консьержери она прибыла, одетая во все черное, в знак траура по мужу. На шее был повязан белый платок, кончики которого свисали к лифу, на голове – траурный белый чепец, его черная вуаль скрывала от посторонних глаз поседевшие волосы Марии-Антуанетты. На ней не было лица, она крайне исхудала. Стоило ей только попасть в камеру, как большинство ее личных вещей конфисковали, за исключением золотых часов, двух бриллиантовых колец и обручального, а также медальона с портретом и волосами ее сына, дофина – их разрешили ненадолго оставить.
В зловещей тюрьме она провела последние 76 дней своей жизни. 76 дней, исполненных одиночества и принудительной изоляции, в то время как за ней, как бы парадоксально это ни звучало, постоянно наблюдали, следили за каждым ее шагом.
Мадам Ролан
В ночь с 31 мая на 1 июня 1793 года
Париж, улица де ла Арп
Набирая все более радикальные обороты, революция обезумела настолько, что в конце концов стала пожирать своих собственных детей одного за другим. Ранним утром 31 мая 1793 года вновь прозвучал набат – назревало новое восстание. Монтаньяры, заручившись поддержкой столь таинственного и в то же время незаконного революционного комитета, двинулись на Конвент в попытке добиться обвинения, а, следовательно, и ареста ведущих депутатов-жирондистов, в том числе господина Ролана, бывшего министра внутренних дел. Около 17:30 шестеро вооруженных монтаньяров прибыли к дому господина Ролана на улице де ла Арп. Несмотря на подготовленный приказ о его аресте, подписанный членами сформированного накануне революционного комитета, бывший министр наотрез отказался проследовать с ними, имея на это полное право – невозможно подчиниться приказу комитета, созданного на незаконных основаниях. Монтаньяры ушли с пустыми руками, о чем пришлось доложить совету коммуны.
В ситуацию незамедлительно вмешалась мадам Ролан: продиктовав мужу письмо протеста, адресованное председателю Конвента, она приняла решение доставить его в Собрание самой. Мадам Ролан с головы до ног закуталась в черную шаль и села в карету, которая привезла ее на площадь Каррузель. С 10 мая 1793 года Конвент заседал в самом сердце Тюильри, переименованного в Национальный дворец, в помещении бывшего театра, который подвергся масштабной перестройке. Пробираясь через вооруженную толпу, она добралась до зала прошений и в разгаре суматохи сумела передать письмо секретарю. Прошел всего час, который, казалось, длился целую вечность. Вернувшись, секретарь сообщил ей, что прямо сейчас один за другим петиционеры выступали на трибуне с требованием арестовать 22 жирондистских депутатов. В тот момент она поняла: ее письмо не будет прочитано.
Но мадам Ролан не сдавалась и попросила позвать Пьера Верньо, депутата-жирондиста и величайшего оратора Собрания. Она планировала снова выступить с трибуны, как ей довелось сделать несколько месяцев назад, 7 декабря 1792 года. Тогда мадам Ролан удалось снять все обвинения против своей семьи: нет, Роланы непричастны к попытке затянуть суд над королем; нет, они не вели переписку с эмигрантами, которые укрылись в Лондоне; и нет, они не занимались растратой государственной казны в своих интересах. В своем выступлении она была красноречива, высказывалась без всякого жеманства и сохраняла холодный разум. По завершении речи члены Собрания удостоили ее овациями и почестями. Однако к концу мая 1793 года времена сильно изменились. Друг Верньо убедил ее отказаться от этой идеи и умолял покинуть Собрание, которое теперь представляло для нее большую опасность.
Вернувшись домой, Манон узнала, что ее супруг укрылся в соседнем доме, в квартире их общего друга Боска на улице де Прувер. Там она поведала мужу о своей неудаче, после чего, не желая сдаваться, решила вернуться в Конвент и потребовать, чтобы письмо наконец прочитали. Попрощавшись
