в насилии…
— Меня опоили. Любовным зельем.
Эту постыдную часть своего прошлого Патрик хотел вычеркнуть из памяти. Он и в страшном сне не мог представить, что будет вынужден делиться с кем-то подробностями своего унижения. Тем более — с привлекательной женщиной, которую в других обстоятельствах он с удовольствием пригласил бы на свидание.
Но та ужасная ночь в Торсоре имела последствия. В глубине души Патрик надеялся, что его недуг со временем пройдет сам собой. А если нет? Если не пройдет? Если он навсегда останется немощен ниже пояса?
Пару минут назад Патрик сказал целительнице, что с его проблемой жить можно. Но что это будет за жизнь? Семью не построишь, детей не заведешь. В сторону девушек даже смотреть нечего — никому не нужен калека. А если влюбишься? Что предложишь избраннице, кроме титула и тугого кошелька? Одними поцелуями жену не насытишь, а в штанах у него кладбище. Не излечится — до конца своих дней будет чувствовать себя ущербным на фоне других, нормальных, мужчин.
Нет, молчать о своей беде нельзя. Надо обо всем рассказать этой упрямой брюнетке с горящими глазами, тем более она сама уже обо всем догадалась. Может, ей известно, как лечить такие проблемы?
И Патрик нехотя приступил к своей исповеди.
— Той ночью они пришли ко мне втроем. Три надзирательницы с нижнего этажа. Сначала они были очень милыми и приветливыми. Улыбались, шутили, разговаривали со мной через решетку камеры. Я решил, что им скучно на смене, поэтому они ищут себе компанию.
Он дернул скованными руками и попросил глухим голосом:
— Может, ты меня все-таки освободишь? Как видишь, я больше не сопротивляюсь.
Рядом скрипнул стул, послышалась возня. Целительница наклонилась к нему, обдав запахом лимона и мяты. Над головой раздался щелчок, следом еще один.
Патрик опустил руки. Первым делом он натянул на себя кальсоны, затем по плечи закутался в одеяло и под ним принялся растирать затекшие запястья.
— Они принесли хлеб и кружку воды. В Торсоре это настоящая роскошь. Там от голода и жажды порой лезешь на стены. Я дико хотел есть. Настолько, что по ночам сосал свои пальцы. А тут — хлеб и вода. Я чуть не расплакался от счастья. Их дали мне просто так. Не за… какую-то услугу с моей стороны. За разговор. Это я, наивный дурачок, так решил. Подумал, что мои надзиратели в хорошем настроении и им нравится болтать с привлекательным заключенным, вот они и расщедрились. А потом… началось.
Он замолчал, провалившись в гнилую трясину воспоминаний. Дрожащий огонек свечи, на который Патрик смотрел во время своего рассказа, начал таять, сквозь язычок пламени проступали очертания тюремной камеры, железные прутья решетки, зеленые рожи с глумливыми ухмылками. В себя он пришел резко, как будто вынырнул на поверхность после долгого погружения в воду.
— Они что-то подлили мне. Все тело горело огнем, особенно в паху. Я ничего не слышал за гулом крови в ушах, ничего не видел кроме алого марева перед глазами. Меня буквально трясло от похоти. И с каждой минутой становилось хуже. Я готов был мясом наружу вывернуться, чтобы мне подрочили. А они… ушли. Просто взяли и ушли. Опоили меня и бросили корчиться на полу камеры. Может, это было наказание. Я не знаю. До этого они пару раз предлагали мне поразвлечься, а я не хотел. И вот они решили меня наказать. За эту ночь я все ладони себе стер. Никакого облегчения. Огонь только нарастал. А под утро все упало само и… больше не поднималось.
Он перевел дух, закончив свой рассказ.
Целительница молчала, и эта звенящая тишина ужасно действовала на нервы.
Набравшись смелости, Патрик покосился на женщину сквозь завесу волос. Ее лицо было непроницаемой маской. Никаких эмоций — лишь деловая сосредоточенность.
Патрик расслабился. Жалость — последнее, что он хотел бы увидеть в чужих глазах. Хуже только брезгливость и отвращение.
— Это можно вылечить? — тихо спросил он.
— У меня есть пара идей, как тебе помочь, — ответила целительница, — но ты должен послушно выполнять все мои указания.
Глава 4
— Перед тем, как начать лечение, я хотела бы задать тебе несколько вопросов. О той ночи и вообще.
Патрик поежился, плотнее закутавшись в одеяло.
— Я бы тоже хотел кое-что узнать, — сказал он ей в тон, разглядывая белую ткань на своих коленях. — Перед началом лечения. Например, твое имя. Ты ухаживаешь за мной не один день, но так и не представилась.
— Астрид, — после небольшой паузы, словно бы неохотно назвалась женщина.
«Астрид…» — мысленно повторил пациент, и его сердце отчего-то забилось чаще.
Он вспомнил руки Астрид на своем теле — там, где никто никогда его не касался.
Хотя, возможно, те уродливые гоблинши в тюрьме успели хорошенько его полапать, пока он себя не контролировал. Патрик не помнил. Возвращаясь мыслями к той ночи, он видел лишь алую мглу и мелькающие в ней обрывистые фрагменты.
— Теперь твоя очередь отвечать. — Красавица подвинула стул ближе к постели, и запах ее мятного шампуня усилился. Патрик незаметно ловил этот свежий, волнующий аромат ноздрями.
Грядущие вопросы пугали. Как и возможные методы лечения.
Что будет делать с ним эта решительная особа? Она выглядела человеком, готовым вытрясти из тебя душу, но добиться цели.
Трепетали свечи. За плотными шторами ревел ветер, а в соседней комнате поскрипывала кровать и чудились стоны — мужские и женские. Похоже, за стеной кто-то занимался любовью, ему это не показалось, потому что Астрид тоже прислушалась.
— Айвери, — покачала она головой.
В следующую секунду ее тон стал деловым, Астрид выпрямилась на стуле, сложила руки на коленях и спросила с невозмутимым видом:
— Я правильно поняла, той ночью тебе так и не удалось излиться?
Под одеялом Патрик сгорбился. Этот разговор был пыткой.
— Не удалось.
— Когда-нибудь у тебя уже были проблемы такого рода? Неудачи с женщинами. Я говорю про вялость в постели.
Патрик покраснел и закашлялся.
— Нет!
— А женщины у тебя вообще были?
Он шумно вздохнул, чувствуя, как щиплет лицо от прилившего румянца. Он и до этого вопроса был красным, а теперь боялся даже представить, как выглядит со стороны.
— Были. Женщины. У меня.
Почему-то было стыдно признаться в своей неопытности. Особенно в свете того, что случилось.
Отцом Патрика был человек, матерью — эльфийка. Эльфы и люди по-разному относились к добрачным связям. Мать
