как дальше твоя судьба повернется, никто не знает. Ехать нам около четырёх часов до Химерово. Хочешь спи, а хочешь богам молись. Глядишь, если боги где-то существуют, они обратят на тебя своё внимание.
* * *
Мы ехали действительно долго. Под мерный рокот мотора и плавное покачивание я уснул. Измученное изменениями и магическими правками тело требовало отдыха. Но даже сквозь лёгкий сон до меня доносились обрывки разговора Угарова с Лемонсом.
— Ты ему можешь хоть что-нибудь сделать с рукой и ногой? Княгиня его, как увидит, первого на опыты пустит. И то в качестве материала, а не заготовки.
— Слушай, я тебе не Господь Бог и уж точно не княгиня Угарова. Если бы повреждения были чисто физическими, я бы хоть что-то смог. Но он попал в разрыв пустотной магической бомбы. Источник искорежён. Без магии. Травмы тоже чем-то этаким приправлены, иначе бы на месте ребёнка вылечили. А если воздержались, то причины были. Мои попытки хоть чуть подправить ситуацию, как в пустоту ушли. Он вообще весь одна большая пустота. Уж сколько я в него сил вбухал… Любого другого, хоть мага, хоть простеца, и четвертью бы излечил. А этот хоть бы хны… только отравление и то с трудом вывел.
— Но у княжны Угаровой не мог родиться ребёнок без магии! — вслух размышлял боевик. — Там силища была на зависть, генерала с лёгкостью за пояс могла заткнуть.
— Значит, это посттравматическое.
Тишину нарушил Лемонс:
— А что за лекарь к нему ходил? Какие зелья втирал?
— Хрен его знает. Вы же все в одинаковых костюмчиках ходите, с одинаковыми пенсне для вмешательств. Разве что одна из дочек Беловых обещала набросок сделать… Кажется, что-то запомнила. А этим всё было едино. Кто к нему ходил и что с ним делал. Лишь бы деньги вовремя поступали на содержание. Они за эти деньги восемь человек и наплодили.
Последний вопрос Лемонс задал совсем тихо, словно боясь, что я услышу:
— А с повреждениями мозга что делать будете?
— Думаю, парень не дурак. Эмоции есть, мимика живая. Плюс оговорка Белова о том, что он ходил в типографию, уже что-то да значит. Не был он дебилом. Не верю. Скорее всего, ходил убираться и заодно читал, что печатается. А своим так называемым родителям ничего не говорил.
— Но опять же, научиться читать и не научиться говорить, это же какой интеллект нужен, — сочувственно произнёс Лемонс.
— Или воля к жизни. В любом случае, людей в типографию я уже отправил. Скоро узнаю, чем он занимался там.
Я проснулся от резкой остановки автомобиля и криков водителя. Угарова уже не было — он выпрыгнул, даже не дождавшись услужливого открытия двери. Меня же, полуживого, Лемонс с водителем поволокли на себе.
Перед нами возвышался замок. Настоящая готическая цитадель с горгульями на парапетах, узкими бойницами и подвесным мостом. Похоже, поместье в соответствии со вкусами прабабки декорировали.
— Добро пожаловать в Химерово, — пробормотал Лемонс, поёжившись.
«Дом. Милый дом!» — мелькнула ностальгическая мысль. Я даже запнулся от осознания, что память хоть и крохотными обрывками, основанными на ассоциациях, но даёт о себе знать. Это не могло не радовать. В то же время, если меня с рождения передали на воспитание простецам, то жить в чём-то подобном в этом мире я не мог… А значит… я — попаданец. Местная душа таки покинула тело в результате отравления, а мою сюда притянуло по неизвестной причине.
Меня провели через чёрный ход, видимо, чтобы не попался пред господским взором в неподобающем виде. Кухарка, встретившая нас на кухне, ахнула и осенила себя обережным знаком, видимо, в мире магической медицины мои искорёженные конечности впечатлили её даже больше, чем грязь и запах.
Комната, куда меня отвели, напоминала келью: простая деревянная мебель, соломенный матрас, чистое постельное бельё, свежие циновки на полу. Ни ковров, ни роскоши — лишь запах сушёных трав и воска. Вероятно, спальня для слуг. Что радовало, насекомыми не кишела.
— Переоденься, — бросил Лемонс, указывая на серый костюм на стуле.
Перед переодеванием принесли таз с тёплой водой. Я с трудом смыл с тела левой рукой чёрную жижу, выступившую после лечения. Вода тут же потемнела.
Костюм оказался великоват, на моём тощем теле с больной рукой и хромой ногой он болтался, как на вешалке. Но выбирать не приходилось. Едва успел застегнуть все пуговицы и затянуть пояс, как в спальню зашёл Лемонс и критически окинул меня взглядом:
— Для первого раза сойдёт. Дальше — как кривая выведет.
Тайными переходами мимо шепчущихся слуг мы спустились в подземелье. Три этажа вниз, шесть поворотов… Светильники на стенах горели ровным сиянием — магическим, как я предположил.
Спуск вниз по каменной лестнице сопровождался шорохом наших шагов и тихими стонами откуда-то снизу. Это не добавляло оптимизма. Я заметил, как поёжился Лемонс, но меня это мало беспокоило. Чем ниже мы спускались, тем сильнее горело в груди и не только. Если до спуска больная рука и нога ощущали покалывания, словно онемевшие, то сейчас превратились в место изощрённой экзекуции. У них будто втыкали множество раскалённых игл, которые плавились и пузырились внутри тела. И я с этим ничего не мог поделать. Да и не хотел. Я не мазохист, но конкретно в этом случае я считал, что боль — хороший знак. Как там было? Если вы проснулись утром и у вас что-то болит, значит, вы ещё живы. Любая боль была предпочтительней бесчувственности. А боль — хороший признак. С болью в дальнейшем можно работать.
Мысли от боли перешли к другой насущной проблеме — наличию или отсутствию магии у меня. Отчего-то я был абсолютно уверен, что магия во мне есть. То, что её не видели окружающие, совершенно не означало, что её не было. Как в той поговорке: «Ты суслика видишь? Нет? А он есть».
Иначе как можно было объяснить, что я заметил отблески силы в обережном знаке, использованном Угаровым? По-другому никак. Откуда-то я знал, что видение силы было одним из признаков магической одарённости, заодно являясь достаточно редким умением.
Тот же доктор Лемонс для работы со мной, насколько я понял по объяснениям Угарова, использовал артефакт — очки на носу, как и прочие лекари. То есть напрямую, без них, манипуляции с энергией он не проводил. Попросту не видел, что, куда и сколько направлять. У меня же такая способность была.
Чем ниже мы спускались, тем меньше мыслей у меня
