пальчик вьющийся медовый локон, выбившийся из высокого хвостика на макушке, и ловко улепетывает от Богдана.
— Дав, — Алекс только отрицательно качает головой, мгновенно понимая, о чем речь.
А вот я не понимаю.
Не понимаю, почему он молчал столько лет, когда тут, у него прямо под носом, росла моя дочь.
МОЯ ДОЧЬ! Черт подери!
Мне потребовалось меньше минуты, чтобы понять кто она. И охренеть. Потому что приговор врачей в двух клиниках был единогласным — бесплоден.
— Почему ты мне ничего не сказал? — на эмоциях голос проседает и получается сип.
Я впиваюсь в глаза друга, стараясь уловить хоть намек, что ему стыдно.
А друга ли?
Бьет под дых новая мысль, но я откидываю ее, как самую идиотскую. Если не верить Алексу, кому вообще можно верить в этой никчемной жизни. Нет. Нельзя действовать сгоряча.
Стоит узнать все подробно и понять.
— Я ей обещал, что не стану вмешиваться, — Гроссо не называет имени, но мы оба понимаем, о ком идет речь.
И он не чувствует никакой вины, произнося это.
По лицу вижу.
Смотрит прямо. Уверенно. Ни грамма сомнений.
Заставляю себя выдохнуть и расслабиться. Холодный ум, а не эмоции — вот на что всегда я опирался.
Но сегодня вновь происходит сбой. С Котовой всегда все наперекосяк.
Дьявол!
— Дав, Юля летала к тебе в Турцию рассказать о беременности. Или я ошибаюсь? И она ввела меня в заблуждение? — задает четкие вопросы побратим.
— Нет, все верно, — отвечаю, сжимая челюсти.
— Ты ее выгнал.
— Алекс, ты не понимаешь!
— Но факты именно таковы, — Гроссо безжалостен.
И я, с одной стороны, зол, что он бьет весьма прицельно и болезненно, а с другой, рад, что у Юли и Амины все это время был такой защитник.
— Я прилетал к ней позже, через месяц, — не оправдываюсь. Просто стараюсь разобраться в прошлом. — Почему она соврала, что сделала аборт?
— Может, потому что твой отец ей угрожал?
— Что?
— А чему ты удивляешься? Или забыл, как решает проблемы твоя семья?
— Нет, но она же была…
— Никем, — резко заканчивает предложение друг, вываливая наружу нелицеприятную правду, хотя я намеревался сказать совсем другое. — Но все же в матримониальные планы твоего отца умудрилась вмешаться и чуть их не испортила.
Да, Юля ничем не устраивала Дамира Цикала, и он этого сперва не скрывал. У нее не было нескольких миллиардов на заграничных счетах, отсутствовали выгодные для ведения совместного бизнеса родственники и связи в высших кругах. Она была простой и неинтересной для нашей «выдающейся семьи», как и миллионы других обычных девчонок.
Однако, я думал, что чуть позже отец смирился с моим выбором и отступил. Получается, нет. Он все же посчитал ее угрозой и просто затаился на время. А затем сделал ход конем… и, скорее всего, сразу в обоих направлениях.
Узнать всё, что осталось «за кадром» семь лет назад теперь становится принципиально важным и жизненно необходимым.
И я узнаю, даю себе клятву.
— И ты не заступился? — возвращаюсь к разговору, слегка приоткрывающему завесу жестоких тайн.
— Нет, потому что выяснил об этом постфактум, — отвечает спокойно, а вот меня всего скручивает от понимания ситуации, какой видели ее остальные, а особенно молодая, одинокая девчонка.
Беременная девчонка.
Финансово нестабильная.
Отвергнутая женихом.
Высмеянная его семьей.
Запуганная до смерти.
Я слишком хорошо знаю своего отца — безжалостного манипулятора, тирана и самодура, зацикленного на обогащении любыми средствами и методами, чтобы ясно представлять, как он мог давить на Котову, доводя ее до нервного срыва, а то и чего пострашнее.
— В то время она была одна, — продолжает Алекс добивать. — Точнее, с моей женой, единственной подругой, оставшейся на ее стороне. Остальные по какой-то неясной причине от Юли отвернулись. Думаю, твоя сестричка и тут приложила свою поганую руку.
Как бы не любил сестру, сейчас молча проглатываю обвинения. Побратим не тот человек, кто станет бросаться словами направо и налево, не имея обоснований. А значит, Карина тоже…
Отец и Карина. И я — слепой болван!
Дьявол!
Ощущение беспомощности накрывает лавиной. Тихая ярость сковывает тело.
Что может быть ужаснее, когда предает семья? Когда рушится незыблемая опора. Когда родные суют нож в спину?
И пусть я здраво никогда не считал их святыми, но и такой подлости не ожидал.
На секунду прикрываю глаза, до боли сжимая зубы. Пока не время кипеть и горячиться. Холодный ум и трезвый расчет. Только так.
И всё же…
Сколько же всего я не знаю?! Страшно представить.
Ну ничего. Главное, что девчонки целы и невредимы. Амина — просто ангелочек, от которой невозможно оторвать взгляда. А Юля… Юля совершила невозможное — сохранила моего ребенка и, уверен, не просто достойно воспитала дочь, но и дала ей все самое лучшее. И за это я буду благодарить ее всю жизнь и сделаю так, чтобы с этой минуты они обе ни в чем и никогда не нуждались.
А с остальным я разберусь, до всего докопаюсь.
И лучше, если на моем пути больше никто из родственников не встанет.
За своё буду мстить.
Соразмерно. И жестоко.
Всепрощение теперь не выход… даже для близких.
Прав был Алекс когда-то, моя сестра оказалась еще той гадюкой, да и отец ей под стать.
— Соня тоже в курсе, что я — отец Амины? — наблюдаю, как жена Алекса подходит к Юле и обнимает ее за плечи, что-то тихонько нашептывая.
Котова в первый момент нервно дергается, и я еле сдерживаюсь, чтобы ни рвануть к ней, желая обнять и успокоить. Пообещать, что все дурное позади, и они с дочерью теперь всегда будут под надежной защитой. Я для этого сделаю всё и даже больше. Руки буквально чешутся, как хочется обнять девушку, не только не изменившуюся за прошедшие годы, но и ставшую еще краше и желаннее.
— Нет, иначе она ни за что бы не сделала тебя крестным, — фыркает Гроссо. — Скорее уж и на пушечный выстрел к нам в дом не пустила.
— А ты? Тоже считаешь, что я во всем виноват, брат? — уточняю главное.
— Я считаю, что лучше поздно, чем никогда, Дав. Выясни, наконец, правду. И, если отцовские чувства проснулись, то, проявив деликатность и терпение, уверен, ты сможешь стать хорошим отцом.
— А Юля? — спрашиваю о невозможном.
Семь лет назад я вычеркнул эту девушку из своей жизни, поверив близким и обвинив ее во лжи, и не позволил себе ни капли слабости, чтобы передумать. С тех пор ни разу ею не интересовался, заставил себя все забыть, запретил вспоминать.
А теперь…
Совершенно не представляю,
