„термоядерных“ сигарет, спичек и пошёл их проведать.
Кроме военнослужащих, там находились и местные жители. Среди них Айса Азиев – мужчина лет сорока, отец четырёх дочек. Он проживал с семьёй в Шатое. А когда его дом разбомбили и было уничтожено всё имущество, он с семьёй переехал жить к матери жены в село Гехи. На своих „Жигулях“ проезжал по дороге, ведущей из Гехи в Старые Атаги. Его остановили военные, обыскали машину и нашли несколько граммов наркотиков, которые он вёз на продажу. Его взяли и вместо того, чтобы передать правоохранительным органам, отправили на известную гауптвахту на Ханкалу.
Второй был молодой боевик. Звали его Резван, а вот фамилию не помню. Он приехал из Казахстана воевать за свободу Ичкерии. Его взяли в плен в бою под Шатоем. С ним так „поработали“ наши военные, что у него еле держалась душа в теле. Допрашивали с пристрастием. А что мог знать рядовой боевик? Находясь на гауптвахте, он, к сожалению, никакой медицинской помощи не получал. Я с ним поговорил. Он сообщил, что у него в Казахстане осталась маленькая дочка, и заплакал. Я его успокоил, как мог. Сказал, что скоро его обменяют (так потом и случилось), но тогда у меня никакой уверенности в этом не было, а сказал так, чтобы его успокоить.
Остальные двое никакого интереса не представляли и в памяти моей не остались.
После посещения гауптвахты я доложил командующему и попросил его дать распоряжение поставить хотя бы печку. Хоть они и пленные, но люди ведь. Такое распоряжение он, видимо, кому-то дал. Чем это обернулось, расскажу ниже.
В двадцатых числах января 1996 года через сотрудников ФСБ прошла информация о том, что Резвана хотят обменять на военнослужащих блокпоста 245-го полка, которых они захватили 14 декабря 1995 года под Шатоем.
Вопрос обмена решал подполковник Цыганенко Сергей Васильевич. В то время он был заместителем командира полка по воспитательной работе. Цыганенко приходилось налаживать взаимодействие с администрацией Шатоя, с религиозными деятелями. По своим каналам он выходил на боевиков и, в частности, на небезызвестного в округе Тауса Багураева. Через Цыганенко Таус запросил на обмен этого пленного. Но информация почему-то исходила от сотрудников ФСБ. Сергей Васильевич начал договариваться на 15 человек, но Багураев больше пяти отдавать не согласился. Потому что этот боевик особой ценности не представлял. А командующим была поставлена задача обменять его не менее чем на десять солдат.
Мы прилетели в Шатой 20 января. В полку провели совещание. Доложили генералу В. Шаманову, что обмен может состояться только на пять человек. Он сказал: не менять. Возвращаться обратно. Но, оценив риски, мы решили менять на пять человек. Я сказал, что даже на одного мы бы всё равно поменяли.
Обмен договорились произвести 21 января. Договорились, что при обмене будут присутствовать по пять человек с каждой стороны. Утром мы на МТ-ЛБ (отечественная боевая машина, многоцелевой транспортёр-тягач лёгкий бронированный. – Прим. ред.) выехали к месту обмена. Как только мы подъехали, с горы, как снежный ком, на нас посыпалась орава боевиков. Наш МТ-ЛБ гранатомётчик взял на прицел.
Подошёл Багураев. Он меня не знал. А у них каждое новое лицо вызывало настороженность и агрессию. Сначала он с нами разговаривал очень агрессивно. Заявил, что „вы не будете ходить по нашей земле. Мы воюем с вами за свободу Ичкерии“. Он напирал и выкрикивал всё новые обвинения. Так незаметно оттеснил нас с Сергеем к краю оврага. Мы терпеливо слушали. Деваться было некуда. Ситуация была явно против нас. И тут с горы к нам начал спускаться задним ходом УАЗ. Мы подумали, что везут пленных. УАЗ подъехал к нам на расстояние десяти метров. Они отбросили задний тент, а там пулемётчик прицеливается и выбирает удобное положение, чтобы открыть огонь.
Стало не по себе. До конца я не осознавал тогда всей степени опасности. Да и сделать уже ничего было нельзя. Оружия у нас не было, да если бы и было, то мы вряд ли бы смогли им воспользоваться в той ситуации. Правда у меня была граната Ф-1. Но граната в одном кармане, а запал в другом. У Сергея Цыганенко из оружия – только трость (он накануне ногу подвернул). Умирать, конечно же, не хотелось, но такого патологического страха сначала не было. Просто не верилось во всё происходящее. Вокруг было всё так красиво. Солнечный день. Сказочной белизны искрится снег в горах, яркое солнце, тишина. Слышно, как внизу журчит ручей.
Не верилось, что через секунду-другую всё оборвётся. Было какое-то дурацкое любопытство: успею ли увидеть, как пуля вылетит из ствола, или не успею. Как будто это не со мной происходит. Наверное, только ненормальный мог так подумать. Сергей Васильевич, обращаясь к Багураеву, сказал: „Таус, ты же обещал, что провокаций не будет“. На что Таус ответил: „А провокаций и не будет“.
Потом напряжение спало, и начался обмен. Вместе с Таусом был ещё один командир, который в отличие от Тауса по-русски разговаривать не мог (или не хотел). Они переговорили между собой и с кем-то ещё по телефонам спутниковой связи. Мы таких и не видели ещё. Когда Резван вылез из МТ-ЛБ, то сразу же ослеп от яркого солнца и снега. Таус посмотрел на него и сказал мне: „Полковник, зачем вы его привезли, лучше бы вы его у себя расстреляли. Как я его сейчас такого повезу и покажу людям?“ Правда, через неделю он там и умер. А до этого он сказал, что я меняю одного на одного, а четырёх вам отдаю за так.
С нами были родители. После обмена мы подписали бумаги. О том, что претензий у нас нет. У них были, а у нас нет. Но в той ситуации диктовать мы не могли. Если бы мы отказались от обмена или попытались что-то диктовать, могли и этих не получить и сами там остаться. А те ребята, как и остальные, могли погибнуть.
После обмена Таус в приказном порядке потребовал записать фамилии ещё 15 человек. Они просили любую информацию о них. Я когда услышал, то сказал, что они у меня записаны в тетради. Открыл, а там на листе перед этими фамилиями написано „ду́хи“ и перечислены фамилии. Они когда это увидели (по моей глупости), на нас снова начался наезд. Еле успокоились. Я сказал, что обязательно займусь, и мы уехали в расположение полка.
Страх пришёл позже. Я как-то первоначально не хотел об этом рассказывать, но потом, уже значительно позже, встретил в публикации у журналиста
