от Испании американской республике соблюдают закон? – говорил надсмотрщик батея Гильермо управляющему Паскалю, – где чтут ту самую прославленную свободу, за которую они так ратовали в своем стремлении к независимости от матушки Испании? Если назовете хотя бы одну, я начну считаться с теми, кто желает того же для Кубы. Прогресс, друг мой, – это вопрос порядка, но никак не веры или даже идеалов. Когда же этот самый порядок превращается в борьбу за власть, все летит в тартарары. Разве такого будущего вы желаете нашему прекрасному острову?
Паскаль сидел рядом с супругой – хрупкой и изящной Урсулой, которой на вид было лет пятьдесят. Плавно обмахиваясь веером, она внимательно вслушивалась в беседу. Паскаль взглянул на дымившуюся кубинскую сигару, зажатую между пальцами, отпил немного ликера и, стряхнув в пустую кофейную чашку пепел, произнес, указывая сигарой на Гильермо:
– Я говорю лишь, что Испании следует прислушаться к недовольным, жаждущим прогресса. Кому как не вам известны все эти преграды, налоги, порядки, удушающие владельцев асьенд. Если бы вы читали газету «Патрия», то знали бы о пропитанных революционным духом баснях Хосе Марти. Там все написано. Они больше и не прячутся! Вот уже как несколько месяцев в Гаване открыто строят заговоры. Тот, кто не хочет замечать изменений, пусть потом пеняет на себя.
– Кто-кто, но я точно не стану читать революционных газет, Паскаль. Однако, скажу я вам, в этом Марти испанского больше, чем в корриде.
Тут в спор вступила Фрисия.
– Моему Педрито двенадцать, и то он на Кубе провел больше времени, чем Хосе Марти. Если любишь свою землю, то при необходимости отдашь ей чуть ли не собственную душу. Марти борется за независимость страны, по которой едва ступал. Независимость от кого? От самих себя?
– Войны, где бы они ни шли, приносят людям сплошные несчастья и горе, – сказал отец Мигель. – Мы до сих пор расплачиваемся за предыдущий конфликт. С тех пор не прокладываются новые железные пути, не строятся дороги, не возводятся школы. Но некоторые до сих пор уверены, что крах экономики острова пойдет революции на пользу, поскольку вместе с крахом экономики исчезнет и классовое неравенство.
– Ну, разумеется, исчезнет, – ответила Фрисия. – Мы все станем крестьянами. Этого вы желаете? Чтобы Куба превратилась в страну крестьян?
– Что по-настоящему должно нас заботить, – продолжил Паскаль, – так это наша способность к конкуренции. В Европе ни один производитель свеклы не опускает ставку дохода ниже десяти процентов. Ни один! А каковы показатели на Кубе?
– Восемь процентов, – заметила Фрисия.
– Уважаемая Фрисия, – обратился к ней Паскаль, – вам доподлинно известно, что нередко сахаровары вынуждены увеличивать эти показатели, чтобы обмануть рынок.
– Это правда, Виктор? – спросила Фрисия, переведя на него взгляд. – Вы увеличиваете эти показатели?
Все посмотрели на Виктора Гримани, который молча слушал разговор.
– Нет, – сухо ответил он.
– Конечно, нет, – буркнула Фрисия. – И никогда не увеличит, даже если я буду умалять его, стоя на коленях.
Раздался смех, но Фрисия не сводила с него полных раздражения глаз.
– Быть может, наши отметки превосходят показатели в других асьендах, – добавил Паскаль, – но только благодаря вложениям дона Педро в оборудование.
– Полмиллиона песо, не больше и не меньше, – отрезала Фрисия взмахом веера.
– Но печальная действительность такова, – продолжал Паскаль, – и об этом пишут в экономических изданиях, что в общем и целом наша способность к конкуренции чрезвычайно низка. Выручка большинства асьенд находится на отметке от пяти до шести процентов. Этот тарифный протекционизм Соединенных Штатов перекрывает нам весь воздух.
– Но иначе откуда эти янки будут импортировать самый лучший сахар по самой выгодной цене? – спросил Гильермо, и сидевшая рядом с ним Росалия закивала. – Они нуждаются в нас!
– Еще в Европе не нужно платить ежегодные страховые взносы за ураганы, которыми нас грабят, – заметила Фрисия, неохотно обмахиваясь веером. – Там достаточно страховки за возгорания; к тому же у них даже нет этих толп негров, способных поджечь свои поля. Как ни крути – трат у нас больше. Каждый сбор урожая может оказаться последним.
Паулина следила за обменом мнений с безразличием Педрито, к которому уже начинала испытывать неприязнь: при любом удобном случае он за ней подглядывал. Днем ранее, во время сиесты, она обнаружила Педрито вместе со своим дружком у себя под кроватью: они дожидались, когда она войдет в комнату и разденется. Их выдал неудержимый смех. Застигнутые врасплох, они вылетели стрелой, смеясь, как полоумные. Вели ли они себя так же с Росалией – сказать она не могла. Во всяком случае об этом она не говорила ни слова. В течение всего приема Паулина молча сидела в кресле; ее внимание больше привлекала замечательная кофейная чашечка из баварского фарфора, нежели мужские разговоры. Она не разбиралась в политике, не понимала причин недовольств на Кубе и не знала законодательных порядков. И единственное, что ей не давало покоя, был сидевший рядом Виктор. К этому добавлялись подозрения Фрисии, которые переворачивали с ног на голову все ее представления о Викторе Гримани. Что он за человек – она не знала, и это ее удручало. Паулина все время держалась настороже, оценивая и осмысляя каждое произнесенное им слово, каждое едва заметное движение и каждый брошенный им куда-либо взгляд. Потому проявить хотя бы малейшее воодушевление она была не в силах.
Одетая во все белое Росалия сидела рядом с Гильермо. Ее кружевная блуза с вышивкой казалась Паулине воплощением утонченности, а украшавшая ее шею камея на бархатной ленте малинового цвета придавала ей игривости. К Гильермо она теперь была куда более расположена, чем при первой встрече. Она слушала его со всем вниманием и в ответ на его речи кивала, отчего он все более и более распалялся. Утром она призналась Паулине, что сначала Гильермо ее страшно разочаровал. Однако, как она выяснила, он стремился к независимости и через несколько лет собирался основать собственную асьенду недалеко от столицы, в Гуанабакоа. Об этом ей рассказала Фрисия, и ее мнение тут же изменилось. Исчезла его грубость и неотесанность, и теперь он казался Росалии пылким и решительным, как и подобало, по ее мнению, быть настоящему мужчине. А если он и ходил как обезьяна, косолапя и размахивая руками, то лишь исключительно из-за своей несгибаемой уверенности в жизни. Перед ней открывался мир, полный возможностей. Скоро она станет владелицей асьенды, о чем она когда-то не могла и мечтать.
Все утро Паулина наблюдала за ней. Росалия внимательно следила за Фрисией, пока та раздавала приказы направо и налево, решала разные задачи и устраняла помехи, словно бы представляя на ее месте себя. Паулина не знала, что и думать по поводу улыбнувшейся Росалии
