фортуны – к домработникам она относилась неуважительно. Она смеялась над ними и их произношением и даже позволяла себе их исправлять: «Не как пликажете, – говорила она им, – а как пр-р-рикажете».
Дона Педро за столом не было – он прогуливался по садам в сопровождении двух дворовых, не сводивших с него глаз. Как-то раз он даже потряс над кустами тростью, словно стремясь отпугнуть стаю набросившихся на него воронов. Никто на него не обращал внимания, никто с ним не считался, и со всеми вопросами шли исключительно к Фрисии.
Вынув изо рта сигару и зажав ее пальцами, Паскаль указал на Гильермо.
– Марти хочет для Кубы свободы не только от испанцев, но и от американцев. Он больше всего боится, что уйдут одни – и на их место придут другие. Если от испанского влияния Куба когда-нибудь и освободится, то от американского – никогда. Посмотрите на Мексику: через тридцать лет после независимости янки войной отняли у них половину территории. Вряд ли Марти так наивен, чтобы думать, будто они не сунут сюда свои носы. Они уже дважды пытались купить Кубу, разве вы позабыли? Дважды! Они несколько лет трубят во все трубы, что мы превратились в объект особой важности для их политических и экономических интересов. Более того, они заявляют во всеуслышание, что мы нужны им для целостности Соединенных Штатов. Так-то, господа. Едва власть Испании покинет Кубу через дверь, как в нее без всякого сомнения вцепятся когти белоголового американского орлана.
– Тьфу ты, пропасть, Паскаль, – ответил ему Гильермо. – Мне подобная чепуха и в страшном сне бы не привиделась. Янки на Кубе. Что скажете, Виктор?
В ожидании ответа Виктора Гримани, который до сих пор не выказывал к беседе ни малейшего интереса, ропот за столом стих. Он слушал, крутя пальцами стоявший перед ним стаканчик с ликером.
– Где тонко, там и рвется, – произнес наконец он.
Собравшиеся переглянулись, стараясь уловить смысл его слов.
– Да разве это ответ? – возразил Гильермо. – Ну же, не заставляйте себя уговаривать.
Росалия величаво взглянула на Паулину, словно бы в подобных вопросах ее жених в разы превосходил Виктора Гримани. Она как будто намекала, что, несмотря на его стать, мужчина без собственного мнения не стоил ничего.
Виктор продолжил:
– Желающих заполучить над Кубой власть слишком много. Нетрудно догадаться, кто из троих соперников разной величины выйдет победителем.
– Кто же? – спросила увлеченная Урсула.
Повисшую над столом тишину нарушало лишь пение токороро. Паулина узнала его благодаря одной горничной, которая утром показала ей на сидевшую посреди ветвей пеструю птицу, чей окрас теперь привлекал внимание Паулины больше, чем ответ ее нареченного.
– Самый сильный, – заключил Виктор.
– Как бы там ни было, – произнес Паскаль, – на этот раз завязывается что-то серьезное. Никто не верит, что это восстание на востоке увенчается успехом, но почему же тогда Мартинес Кампос прибыл сюда из Испании с семью тысячами солдат? Возможно, не помешало бы увеличить число караульных, чтобы предотвратить неприятности. Как вы считаете, Фрисия?
– А что говорят об этом в самой Испании? – спросил Гильермо.
Фрисия подняла чашку, и домработник тут же поспешил налить ей еще кофе.
– Там говорят только о лихорадках правящей королевы и о проливных дождях, обрушившихся на Мадрид.
– И ни слова о Кубе? – удивился Паскаль.
– Ни словечка.
– И это естественно, – заметил Гильермо. – Со времен этой сумятицы с Малой войной здесь все как будто повымерло. А потому смотрите не накликайте чего, Паскаль.
– Не понимаю, зачем им независимость? – вмешалась Фрисия. – Сколько лет прошло после отмены рабства? Пятнадцать? За это время негры только и сделали, что вернулись к своим африканским традициям. Раньше за их здоровьем следили наши врачи, теперь же, когда они свободны, нас это больше не касается. К тому же они признают лишь своих колдунов. Газеты в Гаване изумляются показателю смертности среди рабочих в асьендах. Свобода, друзья мои, не дается бесплатно: в обмен она требует жертв, сил и труда. Потому они ее и боятся.
– Но позвольте, Фрисия, – возразил Паскаль. – Если бы от Испании хотели отделиться сами негры, но нет же. От Испании хотят отделиться те, кто одевается и обувается, как мы, и чей цвет кожи совпадает с нашим. И это – белые креолы! Или Хосе Марти – негр? Он такой же испанец, как и я. Они обещают им земли и пудрят им мозги. И те верят, что с ними они заживут лучше.
Фрисия ударила рукой по столу.
– Не понимаю! Мы оплачиваем им рабочие смены, предоставляем им жилища, даем им небольшие участки пахотной земли под посев и разведение скота. Пусть спросят у тех, кто ушел из асьенд после отмены рабства. Перебиваются как могут в халупах у дорог да за водой ходят за несколько лиг. А когда заболевают? Здесь у них хотя бы есть Манса. – Фрисия вздохнула. – Пускай как хотят. Нам их смерти не стоят ничего. Они поют над умершими голосами из загробного мира и только потом их хоронят. Я вам больше скажу: они такие дикари, что, видя, как кто-то испускает дух, кладут его в ящик и тут же несут на кладбище.
– Говорят, однажды у них вот так кто-то восстал из мертвых, – добавила Урсула, – и с тех пор они не закапывают ящик еще несколько дней, пока от него не завоняет. И если это не дикость, то пусть Господь сам снизойдет на землю и посмотрит на них.
Мар уже никто и не ждал, когда она вдруг появилась на просторной дорожке, пролегавшей через сады. Резким движением, рассекшим воздух, Фрисия сложила веер и взглянула на нее с явным пренебрежением.
– Мы уже и не надеялись увидеть тебя, дорогая, – поприветствовала она подошедшую к столу Мар.
Мар обвела взглядом присутствующих. Не обнаружив среди них Диего Камблора, она успокоилась. Домработник нашел ей кресло и свободное место, куда его поставить. Виктор тем временем встал, уступив ей свое. Паулина обрадовалась компании Мар. Она желала переговорить с ней наедине и все искала возможности. Виктор занял принесенное домработником кресло во главе стола, прихватив стакан с ликером.
Мар снова посмотрела на огромного Орихенеса, который, словно вросши ногами в землю и скрестив на груди руки, стоял недалеко от Фрисии. Вдруг он поднес унизанную кольцами руку к мочке и почесал.
«Экзема», – определила Мар.
Орихенес почти не моргал. Он глядел вдаль, возможно на сад, или на возвышавшиеся над батеем дымовые трубы, вонзавшиеся на горизонте в небо, или куда-то еще дальше, за океан. О чем мог думать такой человек, как он?
– Как себя чувствует ваш отец? – обратился к Мар Паскаль, и она снова перевела взгляд на
