узел удавки на шее.
Сонный солдат немного обиделся и повернулся на другой бок.
Узники с улыбками на лицах, смотрели в окно. Автобус продолжал мчаться по дороге, которая скорее напоминала болотную жижу.
Полковник пожал плечами и, последовав примеру конвоируемых, уставился в окно. Играть в карты теперь было не с кем. Он закурил сигарету.
Заключенный со шрамом едва заметно кивнул своему собрату по несчастью. Узники снова обменялись улыбками.
Шрамированный опустил руку под сидение и нащупал пистолет сержанта Смолёного. Рукоять приятной тяжестью легла в ладонь. Узник вскинул руку и нажал на спусковой крючок.
Словно репетировав сцену, синхронно с этим действием полковник повернулся к заключенным. Перед тем как прогремел выстрел, военный успел три раза моргнуть. Как известно, бог любит троицу. Аккуратно на переносице полковника появилась широкое черное отверстие, из которого тоненькой струйкой вышел дымок, а прямо за ним потекла маленькая капелька крови. Полковник откинулся на сидение, а дымящаяся сигарета упала ему на грудь.
Спящий солдат приоткрыл один глаз и сонно пробормотал:
– Полковника завалили?
На этот вопрос он и не ждал ответа, а задал его машинально, намереваясь ещё поспать. Но тут он широко распахнул глаза, сна в них уже не было. Он вскочил на ноги. Осознание ситуации упало на его разум огромной снежной лавиной.
– Полко…
Пуля – веский аргумент, если уж перебивает, то и слова против никто не скажет. На этот раз она попала в горло. Громко захрюкав, любитель поспать вялой кучей сполз под сидение.
Автобус продолжал ехать, напоминая усталого серого пса. Лишь, после того как дверь его приоткрылась, и оттуда вывалились два тела и со звонким ударом шлепнулись в грязь, автобус остановился.
– Хорошая стрельба, коллега, – синхронно похвалили бывшего узника со шрамом его друзья.
– Спасибо, – скромно ответил мужчина. Он сунул пистолет за пояс.
– Проклятый капрал Куча, – проворчал один из освобожденных пленников, – истратил почти весь запас дров…
– Разберемся, – ответил человек со шрамом, – ладно, у нас еще много работы. Помогите мне вытащить из рулевого кресла эту рухлядь.
Они слаженными движениями извлекли старого робота-автопилота, освобождая место для человеческого седалища.
Мужчина со шрамом прыгнул за баранку и нажал стартер. Двигатель после минуты скрежетания завелся, выпуская в воздух едкие выхлопы. Новоиспеченный водитель оглядел кабину. На глаза попался ворох газет, сверху лежал относительно свежий выпуск. С передовицы смотрели знакомые лица: его и его друзей.
Мужчина усмехнулся заголовку. «Обезвреже на группа военных псиоников-ренегатов».
Как же, обезврежена…
Автобус медленно развернулся и поехал в обратную сторону. Да, у них еще много работы.
Деревня Роано́ково
Стало быть, не сразу мы скумекали, кто есть ёборотень в нашей деревне. Думали, может, Мишка, который пастух, оболтус, бог его душу мать, но он божился, дескать: «Нет, не зверюга я!». Говорил, мол: «Поглядите, стадо-то моё целехонько». И то правда: будь Мишаня ёборотнем, токмо коров бы своих и жрал, чего на людей кидаться? Но на всякий случай повесили мужика на суку дубовом, до сих пор болтается на ветру, как хер стариковский. Вороны глаза сожрали, отродья диавольские.
Но как луна полная на небо вылезла, страхолюдище Тимофея задрало. А паренёк-то первым красавцем на деревне был! Всем бабам на загляденье, завидный, в общем-то, жених! Неделю горевали да на поминках гуляли.
Потом дед Ефросей стал Петруху подозревать, кузнеца нашего. Старику-то верят все. Слушают старче, как водится. Кузнеца-то и порубили в капусту, только потроха да кости в разные стороны летели, а останки свиньям скормили в сарае Любашки Ебливой. Хряки-то всё сожрут, вечно голодные, ни дать ни взять.
Но Петруха оказался невиновным, так как на следующий месяц зверюга глотку перегрыз мельнику нашему – Ваське. На мельнице его и нашли, в тесте из муки и кровяки.
Опосля чего мы деда Ефросея и порешили, забили в бочку дубовую и с горы скатили. А катиться-то ей, ого-го-го, версты три! Когда открыли посудину, только кровавую кашу там и нашли. Тоже свиньям скормили… Любашкиным.
Прозвали Любашку, хозяйку свиней голодных, таким прозвищем – Ебливой, ибо зело жадна до дрына мужского. Вся деревня бабу, ей-богу, покрыла, а ей всё мало. Горит манда, как говорится. Значится, Любашка в деревню попа привела, Митрофаном величали. Дескать, быстренько ёборотня найдет святой человек. Только вот не выдержала баба, под рясу попу залезла да обработала как следует. Святой муж через пару дней понял, что чуму любовную схватил, да со злобливости Любашку оговорил. Она, мол, ёборотень.
Мы ей пузо вскрыли, камнями набили и в реку-то и выкинули! Пущай там свои злодеяния причиняет! Карасям да лягвам! Я давно хотел её туда скинуть, а то из-за этой дурёхи нос мой, почитай, провалился почти.
Только вот оказия: Любашка-то не ёборотнем оказалась! Как луна полная на небо пришпандорилась – на тебе! Новый мертвяк! На сей раз бабка Агафья, повитуха старая. Еще меня из утроба вытащила на свет божий. В дом к ней ёборотень поганый пробрался и навел там шуму, всю гридницу кровью забрызгал.
Пришлось Митрофана наказать, нечего было Любашку оговаривать. У нас люд-то с шутками да прибаутками в деревне. К кресту попа прибили. Неделю висел! Утром палкой тыкаешь ему в уд срамной, стонет – живой! Пока с Митрофаном дело решали, даже про ёборотня запамятовали, но как на небеса вознесся, стали кумекать снова.
Тут Марфа, доярка наша, говорит: «Ёборотень – Митька Цыган! Всё их племя проклятущее с диаволами водится». За Митькой неделю бегали, изловить паршивца не могли, а когда поймали, брыкался, что твой сатана. Хулил и обзывал нас по-всякому, а меня – особливо, почему-то. «Ты, -говорит, – кушак обосранный, цыплячий сын, хуй у тебя в жопе сгнил!». Я-то человек не обидчивый, но и терпеть такого не собираюсь! Проломил ему голову топором, пусть знает!
Но тут еще неурядица возникла. Митька Цыган не один жил в мазанке своей сраненькой. Семья-то у него огромная! Дядьки, тётки, братья, сестры! Мстить начала деревенским родня его. Пока их всю семейку не перебили, не успокоились. Но и деревенских мужиков полегло не мало. Архип – брагогон наш самый лучший, его в бормотухе утопили. Пахаря, Гордея, лошадьми утоптали, а потом куст ревня в задницу запихнули. Зачем? Не уразумею. Деда Игната в печку запихнули и спекли, словно каравай. Громко орал старик, благим матом! Бедолагу Гастона, благородных кровей мужика, между прочим, вообще между коровами растянули и кнутами пошукали животинок. Графьи половинки по всей деревне следов потрошиных понаоставляли. По красным полоскам коров-то и нашли. Скотинка Марфы была. Ох, и ругалась баба! До тех
