и длинные хрустальные нити касаются шеи, как щупальца. Был ли там вообще краб? Может, я слишком много выпила.
Мне нужно прийти в себя. Я смотрю на свое отражение в зеркале ванной.
Возьми себя в руки, Мади.
— Ты как там? — Его голос прорезается сквозь дверь.
— Секунду.
Генри стоит за бисерной занавеской, когда я выхожу, будто запертый за барьером. — Уже поздно, — говорит он. — Наверное, мне пора.
— А куда идти? — Хрустальные нити мягко колышутся между нами.
— Ты хочешь, чтобы я остался?
Я прохожу сквозь занавеску. — Как насчет гадания?
— Прямо сейчас?
Я киваю. Это мой способ удержать его здесь?
Он смотрит на меня. В меня. Я хочу знать, что он видит. Насколько глубоко он видит.
— Что ты видишь? — спрашивает он, его мысли зеркалят мои.
— Я вижу… — Я делаю шаг к нему. Прежде чем передумать, я прижимаю губы к его. Я чувствую вкус соли на его коже.
Его мышцы напрягаются. Я быстро отстраняюсь. — Прости.
— Не извиняйся.
— Я не знаю, что на меня нашло—
Теперь Генри целует меня. Он закрывает глаза, отпуская себя. Я оставляю свои открытыми. Просто хочу впитать его. Сейчас он так уязвим. Я чувствую, как он отдается мне.
Я медленно закрываю глаза и погружаюсь в поцелуй. Теперь мы оба слепы, защиты нет, наши тела прижаты друг к другу. Его пальцы вплетаются в мои волосы.
Я пытаюсь вести нас к кровати, пятясь назад, но спина резко упирается в карточный стол, и наши рты сталкиваются.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
Я смеюсь, прежде чем снова найти его губы. Я закрываю глаза и целую его еще сильнее. Его руки скользят по моей талии, пальцы движутся вдоль рук и плеч, пока не достигают шеи. Он обхватывает мою челюсть.
Мы не добираемся до кровати. Мы падаем на пол в гостиной, наши тела переплетаются. Ощущение его поглощает все мои чувства; все, что я знаю, — это шероховатость его шрамов, щетину на его подбородке, касающуюся моей кожи, тепло его тела. Я принимаю это. Все его. Я отпускаю себя, теряясь в его руках, его губах — и вдруг пол становится мокрым, вода поднимается сквозь ковер, поглощая наши тела так быстро, что даже вдохнуть не успеваешь, прежде чем—
вода в легких…
смесь соленой и пресной воды там, где река встречается с заливом…
ил оседает в мясистых резервуарах серой ткани…
песок и осадок скапливаются в разорванных мешочках под ребрами…
затонувший сундук с сокровищами…
покоящийся на дне реки…
тростниковые ребра остаются погруженными в холодную грязь…
среди упавших ветвей, которые тянутся из трясины…
пока уже невозможно отличить их узловатые сучья от моих собственных костей…
ветви, покрытые ржаво— красными водорослями…
— Я резко сажусь в кровати, задыхаясь, будто только что вынырнула из реки.
Где я?
В мотеле. В своей комнате. В кровати. Я никогда раньше не теряла столько времени. Мне нужно несколько секунд, чтобы отдышаться. Я была уверена, что находилась под водой. Я вся в поту. Нет, в чем— то более густом, чем пот. Пленчатом, почти как масло. Живом, почти. Воздух густой и влажный, душит кожу, обволакивает горло. Теперь я чувствую его вкус. Водоросли в воздухе. Я чувствую запах залива на себе, но он какой— то неправильный. Сернистый. Дохлая рыба и гнилые листья.
Генри спит рядом со мной в кровати.
Что, черт возьми, только что произошло? Сосредоточься, думаю я. Сосредоточься на том, что видела. Где я была?
В реке.
Чьи это были глаза?
Не Грейс. Эти глаза чувствовались иначе. Холодными.
Единственный свет исходит от неоновой руки, отбрасывающей розово— фиолетовые блики на мою кожу. Мотыльки бессмысленно бьются о стекло, отчаянно стремясь к свету. Я слышу, как их крылья стучат по другую сторону окна.
Почему знак вообще включен? Это уже второй раз. Должно быть, что— то не так с проводкой—
Тинь— тинь— тинь… Бисерная занавеска начинает колыхаться, будто кто— то только что прошел сквозь нее. Тинь— тинь— тинь…
Волосы на затылке встают дыбом от электрического тока. Я слышу неоновый знак. Оглядываю комнату, вглядываясь в каждую тень.
Мы не одни. Кто— то еще здесь, с нами.
Мальчик смотрит на меня со стены. Он не моргает, не двигается. Он стоит в дальнем углу. Я едва различаю его лицо.
