неторным,
Жить и петь, и стариться, не плача,
На ветру просторном.
4 ноября 1939
Елена
Этой ночью белёсой,
Открывшей глубинные дали,
Светлоярые плёсы
Зелёным огнём полыхали.
И поляны меж лилий
В реке, в глубине её хмурой,
Небеса застелили
Серебряной облачной шкурой.
Слыша сердце своё,
Сам я стал —
тишиною долинной.
Надо мной, как копьё,
Прокурлыкал косяк журавлиный,
Промелькнул, просквозил, —
И слоны ему вслед затрубили.
Словно в зарослях – Нил
Мне открылся, как давние были,
Словно дворика своды
Оставив в далёком Милете,
Я входил в эти воды
Назад тому тридцать столетий.
Был я – смуглый и смелый —
Искателем сбывшихся мифов,
Вился парус мой белый
Меж скал небывалых и рифов,
Меж коралловых бивней, —
И правил путями моими
Свет мечты неизбывной:
Твоё всемогущее имя.
Неужели ты – воздух? —
Обысканы Хиос и Парос,
Снова в брызгах и звёздах
Косматый проносится парус:
Может, где-то в Питане
Я встречу хоть след твой, Елена,
И столетья скитаний
Померкнут, растают, как пена…
Ты – одна. Ты – любовь.
А любовь не стареет вовеки.
И погибнув, и вновь
Воскресая в другом человеке,
Я ищу тебя всюду
На тёмных дорогах вселенной,
Моё светлое чудо,
Мой сон, наречённый Еленой.
Ни тебя позабыть,
Ни себя не могу пожалеть я.
Длится поисков нить
Бесконечные тысячелетья.
По неведомым тропам
Бежал я из крымского плена,
Я на рынках Синопа
Шептал твоё имя: «Елена!»
Я с пугливым безумцем
Неву рассекал в непогоду,
Там, где боги трезубцами
Целятся в серую воду,
И бродил, утопая
В нано́сном илу по колено.
Боль, к вискам подступая,
Стучала: «Елена! Елена!»
Это было
И – длится:
Ты видишь, бессонен я снова.
Острова, словно птицы,
Плывут среди взморья ночного.
И, как тень моих снов,
Долетает сюда со Зверинской
Трубный голос слонов
Вместе с львиной октавою низкой…
Отзовись! Позови!
Я бреду наугад меж домами,
Имя первой любви
Повторяя одними губами.
15 ноября 1939
Сын
Гамак, ему служивший колыбелью,
Висел всё лето под широкой елью.
А мальчик пел и щебетал, как птица.
Над ним свистел скворец,
и стрекоза
Как на цветы пыталась опуститься
На синие весёлые глаза.
Увидев мир светло и изумлённо,
Они запоминали листья клёна,
Пунцового заката тихий луч,
Уснувший на сырой дорожке сада,
Где, словно под землёй бегущий ключ,
Журчали неумолчные цикады,
И цвёл шиповник, розов и пахуч;
И жили в тёмной заросли всё лето
Двух иволог таинственные флейты.
Но мальчик сам был часть всех щедрот,
Родной земле отпущенных природой.
И если он, открыв беззубый рот,
С утра в честь солнца разражался одой,
То это не пугало никого
Из всех его бесчисленных соседей:
Плёл паучок на мелких мошек сети,
И – рядом – воробьёнка своего
Родители летать учили, ссорясь,
А робкий воробьёныш, опозорясь
В солидном рейсе с лопуха на ель,
Кричал и падал к сыну в колыбель.
А сын уже предпринимал прогулки
В садовые глухие закоулки.
Он, восседая на моих руках,
Тянул к гнезду упавшему ручонки,
Ревел и хныкал, в крошечном галчонке
Впервые пробуждая страх.
Он требовал, чтобы его несли
Ощипывать незрелую рябину,
Иль стаскивать кота с чужого тына,
Он поднимал на тварей хворостину,
Вступая в роль хозяина земли.
Над станцией песчаной, над Ильинской,
Планёры проплывали длинной снизкой
И штурмовик закручивал спираль,
И оттого непостижимо близкой
Казалась неба ласковая даль.
Я сыну говорил:
– Смотри и слушай,
Роднящийся с огнём, водой и сушей,
Со всем тебе неведомым досель, —
Немного лет пройдёт, и ты не вспомнишь,
Как плакался бескрылый воробьёныш,
К тебе когда-то севший в колыбель.
Увидишь сам – судьба твоя иная,
И на заре, покинув отчий кров,
Дорогой туч и голубых ветров
Уйдёшь один, меня не вспоминая.
Но к этим дням не будешь ты суров
За то, что не в углу, не за оградой
Они тебя растили, не скупясь
На пенье птиц, на золотую вязь
Рассветных бликов утреннего сада.
И справедливой будет мне награда,
Когда искать и строить торопясь,
Ты ради солнца в ночь уйдёшь и в грязь
Седых болот,
Но проживёшь – как надо,
Как должен жить
В земле ведущий штрек,
Или летящий в кипень звездопада
Искатель и строитель – Человек!
Ноябрь 1939
Твоё горе
Михаилу Троицкому
I
Ходики качались, тикали и такали,
За окном – шарманка выла как назло.
А глаза у мамы плакали и плакали,
Горе горло мучило тяжело, без слов…
И хотя на улице тёплая погода
Била хмельной одурью как всегда весной —
Комната давила запахом иода,
Сыроватым сумраком, мёртвой тишиной.
Словно что-то делалось тайное, незримое,
В этих, едкой плесенью тронутых углах…
Шло непоправимое липкой паутиною,
Комнату окутывал непонятный страх.
