они отнюдь не выглядели.
— Книги эти писались много позже событий, о коих повествуют. Вели их старцы Ордена Звездного Пути.
— Но Орден возник не так давно.
— Именно. Монахи проводят особый обряд, который называют Вспоминанием. Пение гимнов погружает их в подобие сна и, якобы, позволяет лицезреть былое, как если бы оно случилось перед их глазами.
Аммия насторожилась. Слишком такое описание походило на ее ночные путешествия.
— Эти сакральные ритуалы практикуют уже много лет и наверное даже веков. Служители Ордена твердят, что, только поняв и уяснив все ошибки былого, можно надлежащим образом подготовиться к будущему.
— Так странно. Почему я этого раньше не знала? И ты сказал «якобы»…
Феор склонил голову набок.
— Люди с недоверием относится к тем, кто целый день не засучивает рукава и с места не сдвигается, пока они вкалывают до упаду. Многие вовсе называют это чудачеством и брехней.
— Отец никогда не рассказывал о Вспоминаниях.
— Вы были тогда еще совсем малы. Он действительно интересовался монашескими летописями и часто расспрашивал о них Имма, но среди народа распространения они не получили. В наше смутное время события древних лет мало заботят низовцев — мужичье довольствуется сказками и легендами, что у очага старший в роду передает младшему. Так повелось издавна. Истории эти часто сохраняются до последнего слова, оттого вера в них только крепнет. А Вспоминания, — Феор покачал головой, — к ним относятся как к байкам. Их слушают, кивают, но не воспринимают всерьез. Да и читать мало кто умеет.
Первый советник поведал, что однажды, когда ее отец был еще мал и Домом правил его дед Шагор, откуда-то с запада пришли оборванные монахи. Они получили у князя позволение и вскоре выстроили в Искре небольшой, но опрятный храм в честь Умирающего Бога. Он стал основой и первым прибежищем Ордена Звездного Пути.
Монахи принесли с собой секрет таинства, а после передали знания отобранным юношам. Однажды они вновь пошли к князю и показали результат своих трудов, Шагор же подивился точности, с какой была описана жизнь его дальних родственников. Знали храмовники и то, что едва припомнил даже он сам. Это убедило князя, что они не шарлатаны. Вместе с Шагором к монахам стал прислушиваться и двор, ибо князь любил, когда его увлечения пользуются славой среди приближенных.
Дом начал постигать собственную забытую в веках историю, а обученные грамоте служители тщательно записывали и объединяли обрывочные знания в тома, прозванные Хрониками. Дело это было хитрое и непростое, но год от года послушники погружались во все более древние века и дополняли новыми деталями уже увиденное. Таким образом они возрождали память севера. И чем дальше вглубь времен они погружались в своих изысканиях, тем более отделялись от народа, который стал все менее охотно верить в правдивость Хроник. Казалось немыслимым, что теперь они могут точно узнать о случившемся тысячу лет тому назад: чем промышляли люди, как выглядело поселение, как звали правителя этих земель и что он ел на ужин в такой-то день. Кроме того, на таинственные ритуалы не допускали никого, даже самого князя и высокородных мужей, это еще больше подрывало доверие к Хроникам. Уже при закате правления Шагора служители лишились благосклонности, а после вовсе превратились в отшельников, живущих в собственном мирке.
Пришедшие на смену Шагору правители по-разному относились к монахам, и только ее отец вновь стал уделять внимание Ордену и их таинствам, он же ввел в совет представителя этого загадочного братства. Хаверон отчего-то твердо уверовал, что Хроники являются непогрешимой истиной, а монахи не могут ошибаться, но его убежденность по-прежнему мало кто разделял. Князь штудировал том за томом, и от тяжести их едва не трещал стол в его покоях. Был это простой интерес к истории севера или же он искал на страницах нечто конкретное, Феор не знал.
Теперь настал черед Аммии погрузиться в дела глубокой древности, которые могли пролить свет на ее происхождение или на то, с чем спутался ее отец.
По всему выходило, будто и у нее есть дар видеть свершившееся, но ей удавалось проникнуть в прошлое в одиночку без всяких таинств и священнодействий. Сердце княжны загорелось, она нутром чувствовала, что разгадки на терзавшие ее вопросы стоит искать именно здесь.
Читала Аммия ночами при свече, однако к ее разочарованию, первые дни изучения Хроник прошли без пользы — фолианты, точно учетные книги, были битком набиты датами, именами, сведениями о походах, мелких стычках со скитальцевым отродьем, экспедициях по морю и суше и незначительными, не стоящими внимания подробностями. Много скучных цифр ожидало ее по части урожайности, сборов податей или сделок о земле. Глазу редко удавалось зацепиться за что-то любопытное. В основном истории касались династий севера, и лишь изредка они смешивались с эпизодами из жизни южных королевств и городов-государств срединного пояса. Возможно, Хроники показались бы увлекательнее, будь у нее больше времени и меньше забот: если бы окрестные леса не кишели полчищами чудовищ, если бы все ближе не подступало Белое Поветрие, покрывая мир тьмой забвения, если бы люди не поднялись с мечами на людей.
За чтением Аммия засиживалась до первых петухов, а на следующий день ходила сонная. Иногда она выкраивала немного времени перед обедом или между уроками, чтобы вздремнуть, в равной степени надеясь и страшась вновь очутиться во власти живого сна.
Уже много месяцев она лелеяла надежду, что диковинный талант удастся обуздать. Аммия мечтала сама выбирать, куда отправиться во сне, но пока всякий раз ее закидывало в места, о которых она и не помышляла. Наградой за непомерные усилия стали лишь бессонница и головная боль, такая сильная, что не проходила по нескольку дней.
Последнее путешествие породило множество вопросов и окончательно сбило ее с толку. Она твердо помнила, что пепел не падал с небес, да и земля была от него чиста, а значит, ни на миг в прошлое ее не откинуло. Аммия собственными глазами лицезрела Хатран и знала теперь, как выглядит ее потаенная обитель. Делиться этим ни с кем не хотелось — даже Феор не поверил, когда она рассказала про порченого. Вот бы нашелся способ доказать правдивость всего того, что открывает перед ней ночь!
Но она и сама теперь сомневалась. Хатран, эту чистейшую, благодатную деву, светоч во мраке и незапятнанный божественный символ пожирала отвратительная скверна, будто плесень — забытый в чулане ломоть хлеба. Что это за морок? Даже помыслить об этом страшно. Да если б солнце вдруг не поднялось
