искусных мастеров.
Дыхание сперло в груди. Сердце вновь отчаянно заколотилось. Она так и застыла, ощущая, как немеет тело, а по членам прокатываются волны дрожи.
Княжна не верила глазам своим, не могла уместить в голове и сопоставить с испускаемым божественным звуком ту ужасную картину, что предстала ее взору в неверном свете от десятков щелей на потолке, словно пробитых в скалах гигантскими копьями в давно забытой войне.
Паутиноподобная клейкая масса иссиня-черного цвета с множеством прорех и червоточин покрывала зал от пола до сводов ледяного потолка. Она растянулась во всю ширь прохода, будто туша гигантского змея. В самом центре ее бурлило и пульсировало — там рождался какой-то невообразимый нарост с фиолетовым оттенком, похожий на огромный гнойник. Он и составлял сердце этого чудовищного существа. В черной субстанции Аммия разглядела контуры распятого человеческого тела, почти целиком сокрытого за сплетениями выставленных наружу внутренностей чудища и его извивающихся щупалец. Волны чарующей Песни исходили оттуда. Они плавили и искажали воздух перед собой.
Что она видит?
Неужели, несчастное, поверженное существо и есть прекрасная Хатран — последний символ надежды и чистоты этого проклятого мира? Хатран, с чьим именем на устах шли на подвиги и расставались с жизнью доблестные рыцари в схватках с порождениями Сияющего Скитальца, Хатран, на возвращение которой из ледяных пустошей уповали многие поколения ее предков? Она ли это или плод ее больного воображения — сновидение, что незаметно превращается в сущий кошмар?
Нельзя этому быть.
Аммия ничего не понимала и долго стояла в ступоре, чувствуя, как по спине расползается мертвящий холод. Она могла лишь изумленно таращиться на это воплощение безликой тьмы, захватившее бренную плоть сокрушенного божества.
Вдруг глаза пронзенной жертвы открылись. Голубые и искристые, как горный хрусталь на солнечном свету, пугающие в своем дивном величии и наполненные ледяной злобой. Взгляд этот был страшен для смертного человека, и княжна затряслась, поневоле сжалась в комок, уступила ему и склонилась в подобострастном поклоне.
Она недостойна такого откровения.
Краем зрения Аммия видела, как со всех сторон к ней протягиваются, сползаются, будто змеи, мерзкие плетни-жгуты. Вот щупальца уже коснулись правой ноги и обвили ее — тело пронзило болью, заныли кости. Она пыталась кричать, но паралич сковал ее, и губы не дрогнули.
Нужно было как-то выбираться из сна! Это же именно сон — не реальность! Она не должна здесь погибнуть. Собрав все силы, Аммия сделала отчаянную попытку вырваться из грез сквозь плотную пелену. Она зажмурила до боли глаза, напрягла все тело, заорала не своим голосом. То ли от ужаса сознание ее помутилось, то ли стал меркнуть свет — она почувствовала, как перед взором все поплыло и затуманилось.
И словно сквозь толщу ледяной воды княжна вдруг вынырнула куда-то в непроглядную темень и урвала спасительный глоток воздуха, не оскверненного болезненным зловонием. Ее знобило, но в ушах перестало звенеть и она уже не ощущала, как чудовищные плетни затягиваются на конечностях и стесняют грудь. Рядом слышался чей-то знакомый голос.
Некоторое время Аммия приходила в себя, судорожно дыша, пока зрение и остальные чувства не возвратились. Туман рассеялся. Над ней склонилось тревожное лицо Кеньи с зажженной лучиной в руке. Старушка трясла ее.
— Что с тобой, дитя? Ты кричала во сне, и я осмелилась войти.
— Это сон. Теперь уже все хорошо, спасибо, матушка.
Аммия глубоко вздохнула, присела и глянула в окно.
— Уже утро?
— Да, дочка. Рассвело.
— А я будто и не спала вовсе.
— Опять кошмары?
Девушка кивнула.
— А я спекла твои любимые пирожки с медовой тыквой, — мило улыбнулась старушка. — Принести? Надо бы поесть, а то так и будут кликать Жердинкой.
Аммия вскочила с кровати и обняла ее. Кенья всегда старалась угодить ей и баловала сладостями. Княжну так проняло это искреннее сердечное добродушие, что к глазам подступили слезы. Ей недоставало родительской теплоты.
— Я бы съела целое лукошко!
Довольная тем, что оказалась полезной, Кенья закивала и поплелась на кухню.
Едва она ушла, Аммия подскочила к окну, раскрыла створки, прислушалась. И с облегчением выдохнула. Нет, благословенная Хатран не покинула их. Чарующая Песнь ее, смешиваясь с дыханием ветра, как раньше, разносится от горизонта до горизонта.
***
Дни проходили в беспрерывных метаниях и суете.
Пришли новости с юга. Местные охотники перестали слышать пугающий гул в тоннеле у Шелковицы и отважились пройти вглубь. Там они наткнулись на Красного Барта — живого, истощенного, но без сознания. Кое-как его привели в чувство и доставили в Искру, чем вызвали настоящий переполох. Сварта отдали под опеку лекарям, ибо тот совсем ослаб и пока не мог рассказать ничего о том, что произошло с дюжиной Грандира. Шатар уверял, что жизни престарелого богатыря с вечно бордовым от прилива крови лицом теперь не грозит опасность, но за душевное здоровье его поручиться не мог. Охотников щедро одарили за спасение воина, и, вытерпев шквал вопросов со всех сторон, они отправились восвояси.
С зари и до самых сумерек Аммия держала совет, принимала запоздалых посланцев из четвертей, что несли от тамошних наместников слова сожаления и великой скорби. Являлись купцы — целые делегации из Башен, Сорна и Черного Города — дабы уладить дела, какие не сдвигались с места при покойном Харси. Каждый искал свою выгоду.
Если оставалось время, Феор настойчиво занимал его тем, что должно было вскорости подготовить Аммию к полновластью. Чванливые старосты и мудрецы не смогли и наполовину заменить умершего прошлым летом от сердца простодушного разумника Хинтра, но уроки их все же помогали легче справиться с болью утраты, ибо меньше всего хотелось оставаться наедине с собой, когда мысли уносили ее в бездонную пучину скорби и уныния.
В один из вечеров первый советник притащил от Имма несколько фолиантов, посвященных, по его словам, давним преданиям об Истинном огне и Перволюдях. Хлопоты вытравили остатки рыжины в его волосах, и теперь он был сед, как облако.
— Это не настоящие летописи, но восстановленные, — сказал Феор, раскрывая перед ней ларь.
— Как это? Про что ты говоришь? — не поняла Аммия.
Она аккуратно взяла ту, что лежала на стопке сверху. Под плотной обложкой пожелтевшие страницы из выделанной телячьей кожи были покрыты убористыми, старательно выведенными письменами и еще пахли чернилами. Древними
