могли застелить досками, но не обязательно. Яма выкапывалась ниже глубины промерзания, то есть вода на полу не превращалась в лёд и зимой. Бревенчатые стены ямы и пол, если он был, покрывались плесенью, в них заводились мокрицы, а летом – в большом количестве комары и мухи. Продукты жизнедеятельности узника из ямы могли удалять, а могли и не удалять, – это как начальство скажет. Обычно узник проводил бо́льшую часть года по щиколотку в воде, смешанной с собственными нечистотами. Верхнюю одежду отбирали, оставляли только рубаху; она быстро истлевала. Узнику могли дать скамью или доску, на ней он спал. Кроме того, на узника могли надеть кандалы и приковать цепью. Железные обручи кандалов постепенно сдирали кожу до голого мяса, и любое движение причиняло сильную боль. Но в этом случае узник – если был круглосуточно прикован – быстро умирал от сепсиса, от заражения крови.
Облепленный мухами, комарами и вшами, узник быстро покрывался язвами, заболевал пневмонией, туберкулёзом, цингой, ревматизмом, терял зрение, лишался зубов, то есть – сгнивал заживо, как изнутри, так и снаружи, в прямом смысле слова. Чтобы прекратить мучения узника, его достаточно было лишить пищи – и человек умирал от голода.
2. Повторная казнь соузников Аввакума
12 декабря 1667 года Аввакума, Лазаря, Епифания и Фёдора привезли к месту отбывания наказания, в Пустозёрск.
Подробности их сидения там изложены, например, в обстоятельной монографии известного историка русского севера Н.А.Окладникова «Пустозёрские страдальцы».
Арестантов сначала расселили по обычным избам. Так они, в приличных условиях, прожили первые полтора года, до лета 1669-го, ожидая, пока им построят ямы. Причём местные мастера поголовно отказывались участвовать в возведении узилищ, справедливо полагая, что в таком случае станут пособниками мучителей. Никто не желал быть причастным к измывательствам над страстотерпцем, уже известным тогда на всю Россию. Наоборот, весь город был за Аввакума. Формально он и его друзья находились под стражей, на деле же – были окружены уважением, не испытывали, надо полагать, недостатка в пище, а главное – имели в распоряжении бумагу и писчие принадлежности. Аввакум, превосходно владевший письменной речью, стал сочинять прокламации, обращённые против никонианства. Эти прокламации он передавал сочувствующим. Там же, в Пустозёрске, их размножали, переписывая от руки, и посылали на «большую землю». Обратно поступали письма от единомышленников: Аввакум был отлично осведомлён о происходящем в стране.
Но так или иначе, ямы были построены: четыре отдельных сруба, высотой около 1,5 метров, половина – ниже уровня земли. Надземная часть снаружи также была обвалована землёй. Четыре землянки стояли рядом и были обнесены общей деревянной оградой, с охраняемыми воротами.
Деревянная крыша. Пол накрыт досками. Единственное отверстие, маленькое, но достаточное, чтобы человек пролез: дверь, она же и окно.
Внутри был сложен каменный очажок, и для обогрева узникам выдавали дрова, Аввакум сам об этом пишет. Дрова покупались «мирскими деньгами», то есть за счёт города. Дым выходил в то же единственное отверстие, и Аввакум травился дымом, падал на пол в беспамятстве.
Нужду справлял в углу. Экскременты потом брал на лопату и просовывал в то же отверстие, их забирали.
Из записей Аввакума и исторических исследований ясно, что сначала четыре узника сидели в одной землянке все вместе. Возможно, изначально была построена общая землянка, на четверых. Вчетвером сидеть всяко веселее, чем по одному. Они совместно молились, а главное – продолжали писать и передавать свои сочинения на волю.
Но так продолжалось недолго, меньше года. Соузник Аввакума Лазарь отважился отправить письмо с критикой реформ самому царю – и царь в ответ приказал учинить новую расправу.
14 апреля 1670 года состоялось беспрецедентное событие, редчайшее даже для того времени: повторная казнь. Провёл её специально приехавший в Пустозёрск стрелецкий командир, полуголова Иван Елагин.
Для начала Елагин, по пути к месту назначения, остановился в Мезени, учинил расследование – и повесил двоих последователей и связников Аввакума: юродивого Фёдора и Луку Лаврентьевича.
Далее тот же Елагин допросил с пристрастием и старших сыновей Аввакума, Ивана и Прокопия. Под угрозой казни оба старших сына отреклись от веры своего отца. Елагин пощадил их, но приказал посадить в яму, как и их мать Анастасию Марковну. Младшие дочери Аввакума остались на свободе.
Далее Елагин отправился собственно в Пустозёрск. После трёх дней допросов и увещеваний – готовы ли креститься тремя перстами? – и решительного отказа, Лазарю, Епифанию и Фёдору Иванову вторично отре́зали языки. Кроме того, Лазарю отрубили кисть руки по запястье, Фёдору – половину ладони, Епифанию – четыре пальца.
Кому и сколько отрезать и отрубить – Елагин не сам придумал, а имел точные предписания на то от начальства; вполне возможно, что и от самого царя, то есть Тишайший нашёл время, чтобы подумать и решить: этому – руку, этому – пальцы.
По окончании казни Лазарю отдали его собственную отрубленную кисть.
Аввакума, однако, опять не тронули. Это привело его в такое бешенство, что он разделся донага и выкинул всю одежду из темницы.
Затем отменили и совместное сидение: всех четверых расселили по отдельным землянкам.
Но когда стрелецкий начальник Елагин уехал, всё вернулось на круги своя. Четверо сидельцев по ночам вылезали из своих ям, чтобы проводить время вместе.
К этому времени относится курьёзный эпизод. Аввакум пишет, что дважды отрезанный язык Лазаря чудесным образом вырос снова: «…через два года и опять другой язык вырос, чудно, с первый же величиною, лишь маленько тупенек». Но Аввакум Петрович ошибся. Современная медицина совершенно точно знает, что язык человека не может регенерировать, то есть заново отрасти. Многие органы способны восстанавливаться (например, печень), но вот язык – нет. На месте отрезанного, удалённого языка со временем образуется новая ткань – рубец. Этот вот самый рубец во рту своего товарища Аввакум и принял за «другой язык».
Как общались люди с дважды вырезанными языками – нам неведомо. Зато мы знаем, что именно по настоянию Епифания, которого протопоп называл своим духовным отцом, Аввакум через два года, в 1672-м, начал писать своё «Житие».
Сам он утверждает, что писал «лучинкой». Любой желающий может провести эксперимент и попробовать это проделать. Тонкий уголёк острого конца лучины быстро крошится, им едва можно начертать две-три буквы, затем лучину надо снова поджигать и тушить.
Лучина – щепа – обычно щепется топором из длинного ровного берёзового полена. Кто-то, значит, изготавливал такие лучины сотнями, и снабжал ими сидельцев?
Возможно, Аввакум всё же получал с воли перо и чернила, а про «лучинку» упомянул для отвода глаз, чтобы не подставлять тех, кто ему помогал.
Все сочинения, написанные Аввакумом в период пустозёрского сидения, изучены и опубликованы. «Житие» писалось три года
