к орущему комочку.
Дед таскал меня по врачам, а потом, шагая по больничным коридорам, хлёстко матюкался, вспоминая их матерей не в самом лучшем свете. И, плюнув на все условности, сам взялся обследование внучки. Мне было немного неловко, но в кабинете он вел себя, как совершенно посторонний дяденька в белом халате.
— Лизавета, иногда мы рождаемся с патологией. И это нормально, потому что, если есть правило, то будут и исключения. Мы никогда не узнаем, насколько все плохо, пока ты не найдешь того, от кого захочешь деток. А я постараюсь дожить до того момента, чтобы блеснуть своим талантом. И запомни, Лизавета, на каждое исключение может найтись свое исключение. Запомни, внучка, это правило деда, акушера Манилова. Ясно? А пока учись, детка. Забудь.
Я кивала головой, ощущая, как к горлу подкатывает боль, а потом вышла из кабинета, осознав, что даже дед подтвердил диагноз, пусть и поселив во мне надежду на то, что "правило акушера Манилова" сработает. Я уговаривала себя, что в нашем испорченном мире есть место чуду. Дед таскал меня на роды, показывая, что настоящее чудо видят только врачи. Именно они берут в руки малыша первыми. Именно они перерезают пуповину, скрывая радость за нервным прищуром от первого крика ребенка.
А потом я и сама осознала, что можно стать матерью другим способом. Все перевернулось с ног на голову, потому что я поняла, что можно добиться результата, пропустив долгий процесс. Ведь меня не интересовала беременность, я о ней знала намного больше, чем нужно. Мне хотелось детей.
Впервые я увидела лицо женщины, написавшей отказ от родного сына, когда мне было восемнадцать. Я училась на первом курсе университета и, благодаря договоренности деда, проводила все свободное время в больнице, где он когда-то работал, пока не ушел на пенсию. Я готовилась к первой сессии, сидя на широком подоконнике в отделении неонатологии. В кюветах лежали недоношенные детки, дышащие только с помощью аппарата. Я постоянно осматривала мониторы датчиков, чтобы в случае чего позвать на помощь, наслаждалась размеренным писком приборов, говорящих о стабильности маленьких пациентов. Мечтала о том, что рано или поздно стану той, кого зовут на помощь, на кого смотрят, ожидая волевого решения, от которого будет зависеть жизнь ребенка и счастье семьи. И из раздумий меня вырвал женский крик, доносящийся из смежного кабинета. Я знала, что нельзя покидать кабинет, если в нем никого нет, но любопытство было сильнее. Скинув обувь, я просочилась к двери и, приоткрыв на чуть-чуть, стала подглядывать за развитием событий в узкую щель.
Женщина в казенном халате сидела на стуле, безвольно скинув руки. А главврач расхаживал по кабинету, скрестив руки за спиной.
— Это позор! Я еще мог бы понять Вас, если б мальчонка родился больным или слабым! Но я давно не видел таких крепких мальчишек.
— Прекратите! — закричала она и стал раскачиваться, обхватив голову руками. — Прекратите. Вы не сможете меня переубедить. Что нужно подписать? Отпустите меня отсюда, очень прошу. Мы и так живем в одной комнате вшестером, куда я его заберу? Я одна содержу всех! Прекратите!
Женщина не плакала, а просто кричала. Не было слез, сожаления. Ее глаза светились яростью и отчужденностью. Было видно, что все, чего она хочет — оказаться, как можно дальше отсюда. Главврач бросил ей на стол какой-то бланк и вышел из кабинета. А я закрыла дверь, казалось, что только что заглянула в нечистоты чужой жизни. Впервые увидела всю грязь человеческой души…Вернее, ее бездушия.
Но, как бы мне этого не хотелось, этот случай не стал последним в моей практике. Я помню каждый отказ. Сначала было просто, потому что я была просто свидетелем, а потом, когда началась практика, превратилась в ту, от которого зависит многое. Я плакала, когда мать, готовая подписать отказ, бросалась в детский блок, чтобы обнять ребенка, от которого хотела отказаться еще пару часов назад. И с дрожью вспоминаю ощущения, что овладевали мной, когда понимала, что уговаривать бесполезно.
После третьего курса мне выпала возможность уехать на практику в Вену. У нас очень осторожно подпускали студентов к роженицам, а в Европе все было иначе. Я присутствовала не только на родах, но и помогала вести приемы в женской консультации. Мне было мало всего, хотелось охватить, как можно больше, забывая про сон и отдых. Но после выпуска, когда нагрузка спала, уступив место изнуряющим трудовым будням интерна, я поняла, что мне просто необходимо найти место, где я могла бы расслабляться, скидывая все мысли в мусор.
Этим местом стал рок-клуб. Там собирались толпы людей, внешний вид которых отличался от привычного образа. Громкая музыка пробирала насквозь, прогоняя усталость и тревогу. В первый же день я обзавелась друзьями, которые приняли меня, несмотря на классические джинсы и рубашку, застегнутую на все пуговицы.
Мэри, подруга солиста группы, быстро превратила меня из скромной блондинки с толстой косой в довольно яркую представительницу современной субкультуры. Я не была фанаткой, как мои друзья, но мне очень нравилось ловить на себе возмущенные взгляды сотрудников, когда я приходила в больницу в кожаных брюках и с распущенными синими волосами. Они кипели яростью, не принимали меня, строя различные козни, распуская слухи. Только Дэну было все равно, как я выгляжу вне больницы. Я смывала яркий макияж, снимала пирсинг, заворачивала волосы так, что натуральный пшеничный цвет волос почти полностью прятал яркую синеву. А Дэн наблюдал за мной, не прекращая улыбаться.
Я вела две жизни. И меня это устраивало целиком и полностью. О парнях я не мечтала, конечно, я не была ханжой. Да и, пропадая в больнице сутками, так или иначе начинаешь видеть в еще несформировавшихся интернах вполне симпатичных парней. А потом появился Макс. Я рассмеялась, увидев скромного очкарика у заплеванной барной стойки. Он брезгливо опирался на нее локтями, стараясь не прикасаться руками. Я узнала в нем недавнего пациента, которому пришлось накладывать швы на ладонь после неудачного падения с мопеда. Он стал приходить каждую пятницу. Садился в самом углу зала и шарил взглядом по беснующейся толпе, пока не находил меня. Я пропадала каждый раз, когда ловила его вспыхивающий взгляд. Нескрываемая детская радость, восхищение и желание — вот, что я ощущала кожей, даже находясь на другом конце зала.
Он принимал меня полностью. Встречал у госпиталя, караулил у университетской лаборатории и жалел, когда я приходила, глотая слезы. Он предложил мне переехать к нему через месяц нашего знакомства. Я смеялась и уводила тему, потому что не хотела серьезности, зная, как
