круги своя».
— «Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь», — ответил Сириусу через некоторое время тихий древний голос, Гарри повернулся и увидел старушку, такую низенькую и согбенную, что она была ростом с него одиннадцатилетнего.
— Здравствуйте, Батильда, — вежливо сказал Сириус. — Вы по-прежнему встречаете всех, кто прибывает в Годрикову Лощину?
— Ты хорошо сделал, что их привел, Сириус, — похвалила Батильда. — К тому времени, когда они добрались бы досюда сами, было бы слишком поздно — и для меня, и, боюсь, даже для них. Впрочем, ты умеешь менять судьбу — разве тебе пристало бояться очередных перемен, словно старику?
— Вы уделите мне немного времени, Батильда? — попросил Сириус, иногда ведь помощь приходит и от тех, о ком ты даже и не вспомнил бы.
— Тебе — потом, — ответила Батильда. — Ты можешь бывать здесь хоть каждый день, а сегодня я поговорю с детьми. Ты, конечно, тоже можешь послушать.
— Вы Батильда Бэгшот? — наконец догадалась Гермиона, Батильда была куда более дряхлой, чем на портрете на обложке учебника. — Вы написали для всех нас «Историю магии»?
— В книге всего не напишешь, — сказала Батильда, ей было тяжело ходить, и по дороге от кладбища до ее дома она несколько раз останавливалась и только тогда произносила пару фраз. — Что-то многие не поймут или поймут не так, а на что-то другие обидятся. Нашему миру повезло, что у нас еще живы старики, которые многое видели своими глазами. Даже Фламель жив, хотя он так от всего устал. Очень жалко Арктура, Сириус — он ведь, можно сказать, помнил весь двадцатый век.
— Можете не напоминать мне, какой я дурак, — огрызнулся Сириус.
— Ах, Сириус, но тебе же всего лишь тридцать лет! — великодушно сказала Батильда, дойдя до своего крыльца. — А ты говоришь так, будто все потеряно или ты вот-вот все потеряешь. Ты же еще можешь поговорить и с Лукрецией, и с Кассиопеей — ты один из немногих, с кем станут разговаривать они обе, а не только одна из них. Так ты и узнаешь правду — когда выслушаешь и ту, и другую сторону.
Батильда Бэгшот вошла в дом и, пригласив своих гостей на зимнюю террасу, долго копалась в сундуке, выбирая какие-то документы и колдографии.
— Это Геллерт Гриндельвальд, — сказала Батильда, показывая Гарри и Гермионе колдографию миловидного золотоволосого юноши, на которой он улыбался снисходительной улыбкой, и это в его возрасте было скорее забавно, чем раздражающе. — Мой внучатый племянник — вы знаете про него что-нибудь еще?
— Мы знаем совсем немного, — неуверенно сказала Гермиона, ей вспоминалось, что Гриндельвальда в первой половине века называли Темным Лордом, но ведь не стала бы Батильда Бэгшот просто так показывать его колдографию первому встречному, даже если бы она и на самом деле была бабушкой Темного Лорда.
— Мы намного лучше знаем маггловскую историю, миссис Бэгшот, — пояснил Гарри, он был посмелее и порезче. — Геллерт сотрудничал с СС?
— Да, — просто сказала Батильда. — Он, конечно, не был мясником, как Гёт или Эйхман, и был куда поумнее Хёсса. Геллерт был ницшеанцем, он считал, что цель человечества — породить сверхчеловека, а цель магов — стать сверхлюдьми. Он скорее ответственен за то, что он и магглов пытался сделать сверхлюдьми — союзники все его эксперименты списали на действие первитина, а вот многим из волшебников стоило бы задуматься, почему стремление расширить нашу природу и получить силы, которые нам не положено иметь, сделало столь многих безумцами. Геллерт думал, что он помогает людям стать сильнее и лучше, но в итоге их погубил.
На следующей фотографии снова был юный Гриндельвальд, в обнимку с другим приятным юношей его же лет. И в позе, и в выражениях лиц, и в том, как они поглядывали друг на друга, мало интересуясь смотрящими на колдографию, было видно, что они близкие, воистину задушевные друзья.
— Второй — это мой сосед, Альбус Дамблдор, — пояснила Батильда. — Сириус, посмотри — он здесь куда моложе тебя, а ведь наломал уже дров. Может, ты к тридцати нажил поменьше ума, но ведь ты остался чист, как требует девиз твоего рода. Я знаю, знаю, что ты воевал. Главное — что на войне ты был верен присяге и правилам чести.
— Дамблдор в молодости был другом Гриндельвальда? — с неверием спросил Гарри, а Гермиона поняла, что имела в виду Батильда, когда говорила, что многого в книгах не напишешь — поединок Дамблдора и Гриндельвальда в 1945 году теперь выглядел совсем иначе: куда глубже, интереснее и трагичнее.
— Альбусу всегда было свойственно считать, что он знает лучше других, что им нужно, — пояснила Батильда. — Поэтому ему было интересно с Геллертом: тому было, что предложить людям. А что люди этому часто сопротивляются всей душой — так о причинах, по его мнению, надо было говорить с Геллертом, а не с теми глупцами, что не понимают своего блага. Таких людей, как Альбус, много, и многие из них хорошие — просто они ровно противоположны тому, кем должен быть историк. Они слишком много думают о том, как сделать правильно, как заставить жизнь совпасть с их собственными идеями, и совсем не интересуются тем, почему другие выбирают то, что выбирают, и почему другие считают именно свой выбор верным. Сириус, ты слушаешь меня?
— Я вас слышу, Батильда.
— Вот ты думай теперь о том, как совместить девиз вашего рода с тем, чтобы не быть как Альбус — и как Пиний Нигеллий, кстати. Ты большой мальчик, ты разберешься. А Альбус, в общем-то, во многом остался таким, каким был, потому он и стал директором школы. Чтобы такие люди изменились, им нужна большая трагедия и большая любовь. Трагедии у него, конечно, были, а вот большой любви не случилось, — Батильда еще раз посмотрела на колдографию Альбуса и Геллерта и убрала ее в альбом.
— Крафти, принеси гостям чая и имбирного печенья, — распорядилась Батильда. — И мне пора уже принимать отвар.
— Слушаюсь, моя госпожа, — с подобострастным обожанием отозвался домовик, возникая у кресла Батильды, и Гермиона опять внутренне поежилась, когда это странное, обожающее и порабощенное своим обожанием существо подало ей чашку и блюдце.
— Гермиона, ты внимательно меня слушала? —
