Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
свидетельством как разнообразия возможностей Марка Захарова, так и показателем переходности времени, когда они зарождались, временем завершения и зарождения разнонаправленных тенденций. Чуткий к изменениям в духовном климате, Захаров писал тогда о том, что театр постановочного эффекта уступает дорогу театру, основой которого является «жизнь человеческого духа» на сцене, – в устах Захарова признание весьма знаменательное. Так вот, «„Юнона” и “Авось”» был и остается спектаклем, демонстрирующим изумительный набор постановочных эффектов, – высшая точка целого направления в театре. «Три девушки в голубом» стали преддверием нового этапа в истории театра, первым вестником которого был такой спектакль, как «Взрослая дочь молодого человека» в постановке Анатолия Васильева.
Спектакль «Три девушки в голубом» труден для восприятия, труден и для повествования о нем. Начать ли с пьесы, с ее бытовых подробностей? Неуютная дача с отсутствием удобств, даже тех, наличие которых и впрямь не роскошь, а суровая необходимость. Дача перенаселенная, со щелями в потолке, съемщицы ссорятся, а ведь они, хоть и троюродные, а сестры, мужей у двух нет, а вот дети, по одному на каждую из трех сестер, имеются, дети тоже ссорятся, да еще и болеют, а что может больше волновать, раздражать, нервировать, чем больной ребенок вот в таких условиях, а в Москве есть мать, которая все время пилит и жалуется на здоровье, а у хозяйки пропала кошка, а дача снята в долг… Или перейти к сюжету, к самой драматической его части? Героиня отправилась на юг с женатым кавалером, к тому приехала жена с дочерью, он то деликатно, а то и не очень дает отставку бедной Ирине, денег на обратную дорогу нет, а взять у бывшего возлюбленного зазорно, а в Москве ведь ждет любимый сынишка Павлик, а мать, на которую Павлик был оставлен, неожиданно забрали в больницу с подозрением на самое страшное… Воистину, «надрыв на чистом воздухе» южного курорта, заставляющий вспомнить иные литературные надрывы, впрочем, справедливости ради скажем, не столько Достоевского, сколько Леонида Андреева, поскольку чувство меры и вкус изменяют Петрушевской, и не раз.
Но уж что и впрямь отсылает к Достоевскому – это стремительно пройденный путь героини через страдания, покаяние к очищению, перерождению и просветлению, торжеству обновленного духа, путь, подкрепленный и тем, что болезнь мамы оказалась несмертельной, Павлик снова рядом, и даже кошка нашлась – как же тут в троюродных не почувствовать сестер? Вспомним: «Но уж тут начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, – но теперешний рассказ наш окончен».
Конечно, за плечами у Ирины нет преступления Раскольникова, но мотив необходимости духовного обновления и перерождения, перехода в другую жизнь через чувство собственной вины, а не обстоятельств и окружающих, через осознание бесплодности пустого, мелкого эгоизма, понимание значения в жизни таких человеческих качеств, как терпение и милосердие к другим, значение личности человека, живущего рядом с тобой, – это финальное просветление роднит Петрушевскую с отечественными писателями, умевшими описать и знавшими не только, что такое «власть тьмы», но верившими, что «и свет во тьме светит».
Людмила Петрушевская изображает тот пласт жизни, где царят душевная беспечность, расхлябанность, безволие.
Иное дело, что, подчеркивая неприглядные детали быта, Петрушевская неожиданно отбрасывает зрителя назад, в прошлое. Внимательный наблюдатель жизни дачного Подмосковья засвидетельствовал бы, что протекающая крыша на даче – явный анахронизм. Ну конечно, Ирина с ее знанием гэльского языка отнюдь не живет на 130 рублей зарплаты, а дает уроки английского для поступающих в МГИМО, так что материальное положение ее отнюдь не столь драматично, как об этом говорится в пьесе. На пьесе, идущей в 1985 году, есть неосознанные автором следы прошлого времени. Может быть, это подсказало ее решение Марку Захарову.
Эту пьесу нелегко пересказать, еще труднее передать словами спектакль Захарова. Он строил его на соединении несовместимого. Представьте себе рассказы Зощенко, перемежающиеся с кусками лирики Блока. Захаров в очередной раз «проводит эксперимент», экспериментируя над самим собой, над прежним Марком Захаровым и прежним пониманием театра. Он сгущает до предела быт и «устраняет» его. Он создает ансамбль из актеров, не столь уж часто появлявшихся его спектаклях и, видимо, именно в силу земной конкретности их актерского существа не столь уж необходимых в ряде спектаклей Марка Захарова. Людмила Поргина и Светлана Савелова, Борис Чунаев и Юрий Колычев (у каждого – едва ли не лучшая роль в биографии) прическами и одеждой, речевой интонацией и пластикой придают спектаклю ощущение непререкаемой жизненной достоверности. А рядом – Татьяна Пельтцер, на наших глазах складывающая подмосковный эпос дачная сказительница. И тут же в роли Ирины Инна Чурикова, в актерских работах которой поэзия и правда слились воедино, признанный лидер труппы театра, участие которой в спектакле отнюдь не сделало его моноспектаклем, ну, хотя бы уже по одному тому, что в нем есть Елена Фадеева в роли матери Ирины.
Когда встречаешься с такой работой, всякий раз думаешь об огромном запасе нерастраченных актерских сил и о необходимости встречи с режиссером, способным поверить в возможность нового этапа в жизни актрисы. Елена Фадеева создала многогранную роль – сентиментальная ханжа, любящая бабушка, ревнующая к внуку мать, эгоистка, беспрерывно жертвующая собой и постоянно злящаяся на то. А какая жажда жизни в этих непрестанных разговорах о смерти! Но за всем этим слоем легко узнаваемых житейских подробностей – странная фигура девушки в белом, играющей на скрипке, символ, созданный фантазией Марка Захарова, символ красоты и гармонии, духовного совершенства. И пусть он подчас производит впечатление надуманности – он нужен не столько нам, сколько Ирине как наличие идеала в ее сознании.
Спектакль вобрал в себя многое из театральной жизни первой половины 80-х годов с ее утратами и обретениями. По мере своего рождения он терял черты эпатирующего новаторства, становился постепенно скорее памятником этому этапу, нежели ее первой ласточкой.
…Не сидится дома обиженным женщинам. Одна выходит в местный парк, чтобы хоть на скамейке постараться встретить призрак счастья, другая, уязвленная вскрывшимся обманом мужа, из такси перемахивает в частную машину, из квартиры в квартиру несется – к подруге, сослуживице, случайному знакомому, разлучнице («Я – женщина»), героиня «Блондинки» помоложе, та все больше пешком, но если надо к любимому, то и в другой город понесется очертя голову, а уж если взыграет ретивое у героини Петрушевской, то она и на юг умчит, оставив и мать, и даже любимого сына, из-за которого в другое время готова с кем угодно вдруг рассориться.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
