«Любит отца», — подумал я. Тогда я еще не знал, что, кроме любви, была и тоска. В последнее время отец не часто заглядывал сюда. В семье начинался разлад.
Следователей мальчик принял за знакомых отца. И вежливо сказал сверху:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, — ответил я за всех.
Отец бережно, но быстро расцепил руки сына, опустил его на пол и предупредил тещу:
— Они ко мне. С обыском.
Женщина не выразила явной растерянности, не ахнула, не всплеснула руками, хотя визит следователей был неожиданным. Во всяком случае, так казалось нам. Не всякий делится с близкими сокровенными тайнами, тем более преступными. И самому спокойнее. И людей щадит. Но живущие рядом если не догадываются, то предчувствуют что-то. Как растения или птицы — непогоду. В каждом из нас есть такой барометр. Сколько раз восклицают перед следователем: «Кто бы мог подумать? Ни за что не поверю!» Оглянись, вспомни, подумай — поверишь.
И лишь детей такая неожиданность бьет наотмашь. Но боль от удара наступает не сразу. Боль будет приходить постепенно, нарастая. И только с годами ребенок поймет, откуда она.
* * *
Можно поручить обыск инспектору. Все можно поручить кому-то. Но будешь ли уверен, что все сделано, как надо? Обыск — важное следственное действие. Цель — найти улики. А хочешь, чтобы не уплыли, ищи лучше сам. Это не означает недоверия к товарищам. Просто тому, кто ведет следствие, все виднее.
На обыски со мной поехал следователь Юрий Гаврилов. В порядке взаимной выручки. Сегодня мне поможет коллега. Завтра я ему. Так у нас заведено.
Юрий неторопливо, по часовой стрелке, обходит комнату. Осматривает шкаф, роется в белье, проверяет карманы одежды. Переходит к письменному столу. У стола задержался подольше. Выдвигает ящики, выгребает содержимое. Просматривает. Задвигает. От стола — к тумбочке. Потом к комоду. Ковыряется в шкатулках, снимает крышки с каких-то допотопных банок фирм «Эйнем» и «Моссельпром». Высыпает их содержимое. Разглядывает записочки, рецепты, письма. Читает, поводя у самого текста своим тонким носом. Заинтересуется чем-то — передает мне. Гаврилов близорук, но очки не признает. Пижонит. Не бережет глаза, а жаль. Они у Юрия красивые. Зеленовато-голубоватые, глубоко посажены под черные дуги бровей.
Рост позволяет Гаврилову свободно достать со шкафа и буфета задвинутые наверх коробки, хотя мебель старинная, высокая. Снимает бережно, стараясь не стряхнуть пыль на черный глянец прически. Ставит рядом, просит у хозяев тряпку. Убедившись, что в коробках нет ничего интересного для дела, легко и быстро, как складной метр, опускается на пол. И вывозит из-под кровати тяжелый чемодан. Просит ключик. Он всегда вежлив, корректен. Если нужно, распорет диван, отдерет обои, вскроет дубовый паркет, вывернет дверные ручки, — а хозяева вроде не в обиде. Словно давно собирались делать ремонт мебели и квартиры, только руки не доходили для такой подготовки. С Гавриловым работать надежно. Ничего не упустит.
За его движениями с интересом наблюдают понятые. Они сидят рядком на сдвинутых стульях — счетовод и паспортистка из ЖЭКа, перешептываются.
Еще зорче за Гавриловым следит старуха. Что не мешает ей, с нашего разрешения, изредка удаляться на кухню. Хотя во время обыска хождения нежелательны, отказать ей неловко: готовит обед.
Ее зять сидит у стола, как говорится, с отсутствующим взглядом. Ушел в себя, в думы. Все вдруг оказалось непрочным, зыбким. Вчера еще старший инженер лаборатории, правда, без диплома, практик. С утра — подозреваемый. Кто завтра?.. Ему начинало казаться, что он сам, по своей воле влез в длинную черную трубу, из которой нет выхода, и скользит куда-то вниз, не за что зацепиться.
У туалетного столика матери — она на работе — на невысокий пуфик забрался мальчик. Когда он успел? Но сел — как прилип. Положил ладошки на коленки, приподнял мордашку и неотрывно смотрит на нас. Не с обычным детским любопытством, а сосредоточенно. Будто одному ему вдруг стало ясно, зачем пришли следователи, и от него одного зависит исход их вторжения. Такой притихший, но активный участник обыска.
Присутствие ребенка совсем ни к чему. Пусть уж старуха уйдет на кухню, прихватив мальчика.
— Мамаша, — обращаюсь к ней, — ладно уж, идите с мальчиком на кухню. Нечего ему здесь делать.
Однако она не торопится. Малыш смотрит на отца, как бы спрашивая его совета. Но тот не реагирует. Отвечает мамаша:
— Ничего. Пусть сидит.
Пусть так пусть, в конце концов их ребенок. Должно быть, рад, что остался. Но, заглянув в лицо его, особой радости не отметил. Так же серьезен.
* * *
У нас дело шло к финишу. Не блестящему: пока ничего не обнаружили. А ведь это четвертая квартира. Мы с Гавриловым обыскиваем вторую. Одну из главных. Еще на двух побывали товарищи. Кое-что успели изъять, но не существенное. То ли перепрятано, то ли уничтожено.
Гаврилов попросил старуху встать с кушетки.
Она встала, и он отодвинул кушетку от стены. Нагнулся и вдруг огласил комнату радостным возгласом:
— Нашел!
Отложив какое-то письмо, я пошел к Гаврилову за кушетку. Приподнялись, оживились понятые. Насторожился подозреваемый. Испугалась старуха.
— Ну-ну, покажи, — попросил нарочито спокойно. Находка должна выглядеть не случайным, а естественным результатом поиска.
— Подожди, пыль сотру, — томил меня Юрий, и наконец я увидел в его руке... игрушечный танк: шутка Гаврилова.
Танк невредимый, новенький. У мальчугана, который был весь любопытство, радостно заблестели глазенки. Еще бы, игрушка была потеряна безнадежно — и вдруг нашлась. Это как новый подарок.
Мальчуган спрыгнул с пуфика, стремясь к находке. И вдруг словно за что-то зацепился. И сел, обернувшись к отцу. Радость погасла, сменившись немым вопросом. О чем? Разве нельзя ребенку забрать свою игрушку? Так возвращаются на место еще не достаточно выдрессированные щенки, вспомнив запрет — не брать кусок от чужого.
Чего же мальчуган испугался? И вообще будто подменили его. Совсем не тот звонкий паренек, который встретил нас в коридоре. Не понравилось мне это. Но от замечаний воздержался. Лишь внимательно посмотрел на отца, стараясь понять причину запрета. Непонятно.
Гаврилов протянул танк мальчику и, когда тот взял, спросил:
— Чего ты испугался? Танк-то твой.
Малыш кивнул головой.
«Занятно», — подумал я и попросил:
— Дай-ка мне его на минутку.
Мальчик неохотно возвратил игрушку.
— Отдам, не бойся.
Игрушка простенькая, без завода, пустая внутри. Я повертел ее, потряс для верности, вернул малышу, невольно пожав плечами.
— Покатай его, покатай, — посоветовал, — наверно, он и стреляет?
— Конечно, стреляет, — подтвердил мальчик.
Он соскользнул с пуфика,
