в Букауа. Вот от него Николай и почерпнул некоторые характерные особенности жизни при японской оккупации.
Прежде всего, по словам туземного пастора, в Лаэ и прилегающих районах действовали сразу три вида неприятельских войск. Малограмотные папуасы и канаки различали их, в основном, только по эмблемам на фуражках. Большинство, в патрулях, что вполне естественно, составляли представители военно-морского флота (Кайгун). На своих головных уборах они носили изображение якоря. К местным жителям моряки и морские пехотинцы относились достаточно индифферентно, чего не скажешь о другой группе японских военнослужащих, так называемых «Дигугунг». Их эмблемой была книга. Туземцы всегда в страхе покидали свои деревни, когда туда входил «Дигугунг». Наконец, третью группу составлял персонал медицинской службы. Они носили на фуражках звездочки и, что любопытно, изредка посещали лютеранские богослужения, поскольку некоторые из медиков являлись, как ни странно, христианами.
Однако подлинный ужас не только местным жителям, но и самим оккупантам внушали агенты военной полиции – печально знаменитой «Кемпетай». Их отличительными знаками были кожаные ремни-портупеи, красные метки на кепи и длинные мечи-катаны, предназначенные для отсечения голов европейцам. Помимо сугубо контрразведывательных функций, «кемпи» следили за поддержанием порядка и в японской армии. Так, провинившихся солдат они избивали ударами меча плашмя.
Вообще, отношение оккупантов к местному населению, во многом, зависело от того, кто именно стоял во главе новой японской администрации. Бутибаму, в этом отношении, несомненно, повезло. В первые месяцы оккупации, главным киапом (начальником) на всем побережье залива Хуон стал японец по имени Хамасаки. На определенные размышления наводил тот факт, что до войны он работал на судостроительной верфи в Рабауле, на острове Новая Британия. И очевидно, представлял там интересы ещё и разведывательного ведомства. (Нелегально, само собой). По крайней мере, вскоре после вторжения на Новую Гвинею, Хамасаки вновь появился в этих местах, но уже в военном мундире и с четырьмя звездами на погонах. Новый киап хорошо говорил на «пиджине» (местная разновидность английского) и зорко следил за тем, чтобы в отношении туземцев не совершалось никаких противоправных действий. Поэтому, наверное, в окрестностях Бутибама было сравнительно мало грабежей, убийств, изнасилований и тому подобных эксцессов.
Напротив, японцы всячески призывали аборигенов к налаживанию торговли и установлению добрососедских отношений. Правда, при этом, папуасам и канакам прозрачно намекали, чтобы они не просили слишком много за свои продукты питания. Да и расплачивались японцы за все какими-то странными монетами – легкими и не издававшими никакого звука, даже если их бросить на пол. Туземцы, по простоте душевной, сравнивали эти деньги с «чем-то, похожим на сухой древесный лист». Впрочем, они также не остались внакладе. Когда, позднее, здесь появились превеликие охотники до всяческих сувениров американцы, то они с большим удовольствием обменивали любые японские деньги на сигареты.
Однако продлилась эта относительная идиллия лишь до того момента, когда союзники окончательно начали брать верх во всей битве за Новую Гвинею. Их авиация безжалостно топила все японские снабженческие суда. Доставлять продовольствие, медикаменты и боеприпасы для оккупационных частей, поневоле, приходилось на подводных лодках. Но тоннаж тех был невелик, да и сами субмарины, зачастую, также становились жертвами авиаударов. В связи с этим, всё чаще и чаще, японские солдаты были вынуждены переходить на своеобразное самоснабжение. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Действительно, если есть винтовка, то зачем что-то платить? Японцы принялись стрелять кур, свиней, принадлежавших миссии коров, рубить кокосовые пальмы, вламываться на плантации и тащить оттуда таро, бананы, сахарный тростник, помидоры. Пытавшихся протестовать хозяев безжалостно избивали. В конечном итоге, по словам Филимона Балоба, после подобных набегов, местным жителям мало что оставалось. Потому, наверное, сполна отведав «сферы совместного процветания» они и радовались возвращению австралийцев.
Помимо всего прочего, туземный пастор охотно провел Николая и по местам недавно отгремевших боев. Красноречивыми свидетелями их оставались ржавевшие на морском берегу баржи и десантные суда, а также брошенные в джунглях неисправные армейские грузовики, уже начинавшие понемногу зарастать кустарником. «Да, широко воюют союзники», – не преминул отметить про себя Николай. – «Техники не жалеют»!
– Американцы, – перехватив его взгляд, пожал плечами Балоб. – Вот уж кто действительно вскружил голову нашей молодежи. Здоровенные темнокожие парни в белой униформе, разъезжавшие повсюду на джипах и «студебеккерах». Сельчанам они казались братьями. Большими братьями. «Послушайте», – говорили нам янки. – «Австралийцы – плохие парни. Они слишком медленно развивают вашу страну»! Потому, наверное, эмиссары ANGAU и не хотели, чтобы темнокожие американские солдаты слишком часто контактировали с жителями деревень. Во избежание нехороших прецедентов, знаете ли!
Не удалось Витковскому и здесь уклониться от своей первоначальной «нефтяной» тематики. Одновременно, он понял, что далеко не всегда настойчивое стремление австралийских властей интернировать всех подданных враждебных стран являлось пустой перестраховкой. Филимон же Балоб познакомил его и с туземцем по имени Кисинг Тиканду, в начале войны работавшим на «Вакуум Ойл Компании». И бывшим свидетелем первой бомбардировки Лаэ 21 января 1942 года. Шестьдесят японских самолетов бомбили город в течение часа. Тиканду спрятался в кустарнике, а после окончания налета бросился в Бутибам, поскольку до него дошли слухи о гибели жены от осколков вражеской авиабомбы. Однако эта информация оказалась ложной. Бутибам, во время первой бомбардировки, вообще не пострадал.
Тогда Кисинг вернулся в Лаэ. Там он помог нескольким австралийским солдатам наполнить бензином бочки, которые, впоследствии, были спрятаны в буше в качестве потенциального склада для будущей партизанской войны. И тут произошло чрезвычайное происшествие, едва не обернувшееся настоящей трагедией. Один из горожан по имени Хорст – немец (!), выстрелил из ружья по бочкам с явным намерением их уничтожить. К счастью, сделать это ему не удалось. Самого же злоумышленника тотчас скрутили и доставили в Порт-Морсби, в тамошнюю тюрьму. Ну, у него же не было соответствующей «Инструкции…»! Оттого диверсия с треском и провалилась!
глава 23.
Так бы, наверное, и протекала дальнейшая служба Николая Витковского в Австралии, если бы он, летом 1944 года, совершенно неожиданно, не получил приказание на ближайшем советском судне прибыть в контролируемый англичанами Южный Иран, где и ознакомиться с дальнейшими инструкциями. Как таковых дел, чтобы сдавать их, у него не было, поэтому сборы оказались недолгими. О причинах своего отзыва с Зеленого континента наш агент мог только догадываться. В принципе, через Иран пролегал один из трех маршрутов союзных поставок в СССР по программе ленд-лиза, а значит, появился, наконец, вполне реальный шанс увидеть порядком подзабытую родину. Да и в Австралии, судя по всему, от него особого проку не было. Ну, посылал периодически отчеты о боевых действиях союзников на Новой Гвинее и состоянии их вооруженных сил, так что с того?
