Ну, не подействовало.
— А в этот раз за кого?
— Не расскажете?
— Обещаю.
Он доверчиво кивнул и, понизив голос, сказал:
— За Татьяну Андреевну.
— Она знает?
Он широко улыбнулся с какой-то простодушной хитростью.
— Да вы что! Да она б меня… не знаю… убила бы! Она думает, за Клаву. Вон у поварихи, — он показал на комнатку с иконой, — у Пелагеи Филипповны в помощницах.
— Но все же нельзя драться, Виктор! Лучше рассказать об этом открыто, на собрании, с фактами…
— Не годится! Только ославишь. Собрание пройдет. А слух останется. Знаете, как у нас говорят: нет дыма без огня… Не годится! — повторил он убежденно.
— Ну тогда пеняй на себя. За рукоприкладство не миновать тебе наказания.
— Это я знаю! — неожиданно легко и весело оказал он. — Это уж как пить дать.
— Да еще изувечат тебя. Вон руки Сидоров тебе ободрал.
— И совсем не Сидоров! — громко сказала из своей комнаты Пелагея Филипповна. — Это он пожар гасил. Без него в десять раз больше сгорело б!
Да, обыкновенная драка, никакой проблемы для юриста, даже и не такого опытного, как я. Больше мне тут делать было нечего. Но я зачем-то поехал на место пожара и долго бесцельно бродил среди порыжелых, обгоревших сосен. Потом я вернулся к реке и пошел по берегу.
Было часа три, солнце еще стояло высоко и грело. Наконец я увидел деревянный помост, далеко нависающий над водой. Увидел на помосте ее — в брезентовой куртке, с закатанными по локоть рукавами, в брюках и резиновых сапогах. Она возилась с какими-то приборами. Ей помогали две девушки.
Я глядел на нее издали. Мне было интересно смотреть, как она, ловко становясь на колени, склоняется над сверкающей гладью реки и замирает, будто совершает таинственную молитву. Как она, быстро выпрямляясь, высоко над собой поднимает тонкую руку с искрящейся пробиркой и, запрокинув голову с тяжелым узлом темных волос, щурясь, рассматривает пробирку на солнце. И все вокруг нее — и две оживленно болтающие девушки, и неторопливо проплывающие розовые стволы сплава, и лесистые берега, окаймляющие светло-синее небо с быстрыми облачками, — все обретало для меня общий глубокий смысл.
Она заметила меня, помахала рукой.
— Сейчас освобожусь! Александр… — запнулась и, так и не вспомнив мое отчество, расхохоталась. — Ладно, не обижайтесь, посидите на берегу! — И, продолжая смеяться, стала говорить что-то девушкам, которые с любопытством то и дело оглядывались на меня.
Потом мы долго шли рядом вдоль берега. Вода плескалась у самых ног. По дну реки ползали блики и тени.
— Татьяна Андреевна, чья фотография в вашей комнате?
Я хотел сказать о другом, о нашем разговоре с Виктором, о том, что она была права и дело не так просто… Но вопрос вырвался против воли, и было уже поздно.
— Мой сын.
— А, значит, у вас сын…
— Да. Студент. Сейчас тоже на Урале со строительным отрядом. Южнее, под Пермью.
— Значит, сын…
— А у вас… есть дети?
Ах, как я не хотел говорить об этом! Но пошутить я уже не смог.
— Семьи у меня нет.
Она промолчала. И я почему-то стал оправдываться: суматошная жизнь, работа, переезды — так и не выбрал время, не встретил человека…
Тропинка кончилась. Перед нами поднималась серая скала, выступающая далеко в реку.
— Смотрите, будто нос корабля, — сказала она.
Мы оба долго и молча смотрели на эту серую громаду.
— Танюша… Простите, что я спрашиваю… Вы помните… Помните тот вечер?.. И то, как мы вышли с вами… на крыльцо?..
— Помню, — сказала она, продолжая смотреть на скалу.
Нет, я не мог решиться на этот вопрос. Она долго ждала. Потом посмотрела мне прямо в глаза.
— Что же не спрашиваете? Мужчин это всегда так волнует: первый или не первый… Да, это был первый поцелуй в моей жизни. И очень, очень долго он оставался единственным…
— Я этого не понял тогда, Танюша. Молодость, глупость…
Она медленно покачала головой.
— Нет, Саша, это было малодушие.
Она попала в цель. Мне стало больно. По укоренившейся привычке тотчас же заработало мое самолюбие, и я пустился придумывать аргументы и мотивы, чтобы выставить свое благородство, свою мужественность. Но язык мой отказался от этой лжи.
— Да, правда. Я не поверил себе, а поверил чужой насмешке, случайному слову… И предал все — и мое чувство, и наш поцелуй, и вас…
— Много месяцев… даже лет… я не могла вам это простить.
— До сих пор?
— Я злопамятная. Хотя нет… Теперь это так далеко… Просто эта наша удивительная встреча всколыхнула…
Девушки там, на помосте, стали аукать и звать ее. Она заторопилась.
— Извините, что-то у них не ладится… Я побегу. А вам лучше сюда, прямиком вверх, — здесь ближе. Будете в Москве, заходите обязательно. Хорошо? Прощайте. И подумайте, как быть с Виктором!
Она побежала рысцой по тропинке, гулко стуча сапогами. Не обернувшись, махнула мне рукой и скрылась за поворотом.
Больше мы не встретились.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ АВТОРЕ «РОМАНТИЧЕСКИХ ИСТОРИЙ»
Среди книг, написанных Альбертом Вениаминовичем Цессарским, есть одна совсем небольшая под неожиданно длинным названием: «Зяблик. Повесть о Максиме Ивановиче Грекове (Селескериди), актере и воине». Она вышла несколько лет назад в издательстве «Искусство» не очень большим тиражом и давно разошлась. Но я все-таки советую вам не пожалеть усилий, разыскать ее в какой-нибудь библиотеке и прочитать. Книга того заслуживает.
В ней рассказано об актере Максиме Грекове, любимой ролью которого была роль бесстрашного мечтателя, поэта, фантазера, строителя, комсомольца Зяблика в спектакле «Город на заре». Автор познакомился и подружился с Максимом в годы войны в знаменитом партизанском отряде Дмитрия Медведева, воевавшем в глубоком тылу противника. А. В. Цессарский — тогда еще совсем молодой человек — был в отряде врачом, а Максим — подрывником.
Короткая книга необычно построена и емко написана. Она — запись мыслей и воспоминаний, которые нахлынули на ее автора, когда он присутствовал на генеральной репетиции «Города на заре». Каждый эпизод роли Зяблика вызывает у него поток воспоминаний о жизни Максима, которая предшествовала этой репетиции. И он показывает читателю, что благородство, мужество и чистота сыграны актером так глубоко и проникновенно потому, что высокие чувства героя были и его, Максима, чувствами, готовность его героя к подвигу была убедительной потому, что была присуща Максиму в жизни.
А. В. Цессарский написал эту книгу, когда его друга актера Максима Грекова, сраженного тяжкой болезнью, не стало. В этой маленькой книжке он выразил большую и важную мысль, что подлинно правдивого изображения достигает в искусстве тот, кто прожил свою жизнь по тем же высоким нравственным законам, по которым судит своих героев,
