поскольку высота помещений тоже уменьшалась снизу вверх.
На первом, самом престижном этаже, с лепными, высотой пять-шесть метров, потолками, располагались штабы полка и эскадрилий, а также соответствующие начальники. Тут же размещались полковой класс подготовки к полетам и комфортабельная столовая.
Второй этаж, комнаты, окна и наружные двери которых выходили на лоджию — галерею, окаймляющую этаж по всему периметру здания, «оккупировали» офицеры эскадрилий.
Третий этаж был отведен под жилье рядового и сержантского состава всего полка.
Получилось, что в размещении личного состава образовалась своего рода «субординационная» перспектива снизу вверх; начальство — ниже, подчиненные — выше.
Обитатели второго этажа поселились в небольших, на три-четыре человека каждая, комнатах, обставленных вполне приличной мебелью, картинами и коврами на стенах, а лоджия-галерея, прилегающая к комнатам — набором шезлонгов, плетеных кресел-качалок, шахматных и журнальных столиков, предназначенных, очевидно, для отдыха и принятия воздушных или солнечных ванн жильцами комнат: ранее — любимцами Геринга, сейчас — нами.
В нашей комнате, кроме меня и Ивана Луценко, — Саня Климук со своим штурманом — Халымончиком. Очень дружная и порядочная компания образовалась: Саня со своими прибаутками и шутками, мой Иван со своими нерастерянными еще привлекательными привычками чрезмерно удивляться всему новому, молчаливый и часто улыбающийся Коля Халымончик, ну и я, чрезвычайно довольный и тем, что хорошо устроились, и тем, что лучшие друзья вот тут, около тебя.
После вкусного и плотного ужина — шеф-повар летной столовой, улыбающаяся, симпатичная в своем белом халатике и такой же белой шапочке, небольшого роста, голубоглазая, средних лет женщина, с чисто русским радушием и женской непосредственностью, заявила: «Ребятки, я буду кормить вас от души, «от пуза», а вы уж воюйте как следует и, пожалуйста, возвращайтесь невредимыми с каждого вылета». Это и подтвердилось качеством ужина. А когда вся наша честная компания укладывалась «почивать», Иван по-своему выразил личное впечатление от первого дня пребывания на новом месте:
— Эх, в такой комнате, да в такой кровати, да после такого ужина, да еще Клава моя бы тут была — и спать бы не захотелось, — мечтательно произнес он, уже лежа в постели и, в который раз, с интересом оглядывая окружающую всех нас обстановку.
Почему-то в комнате установилась тишина. У каждого из нас была где-то своя, если не Клава, то Зоя, Маша, Люба…
— Лучше переспать, чем недоесть! — прервал тишину Саня Климук. — Тушите свет, завтра рано вставать.
И, натянув на голову пуховую перину — они у немцев служили и одеялами, Саня где-то такую отхватил, — он притворно громко захрапел.
Свет выключил Коля Халымончик — его кровать была ближе других к выключателю. Но еще долго — может, от слов Ивана? — в темноте ворочались с боку на бок обитатели комнаты.
Пожалуй, в таких комфортных условиях мы еще никогда не размещались. Только вот пользоваться этими благодатными условиями у нас не было времени — столь напряженной была обстановка. Мы либо вели боевую работу и наносили бомбардировочные удары по окруженным нашими войсками группировкам противника в районах Данцига и Кенигсберга, либо «сидели» в готовности к боевому вылету и буквально (ведь Данциг и Кенигсберг — морские порты) «ждали у моря погоды», которая в конце марта — начале апреля, с точки зрения боевого применения авиации, была отвратительной.
В первом случае у нас действительно не было времени — приходилось готовиться к возможному повторному вылету сразу же по возвращении с задания. А во втором — после безрезультатного «сидения» в готовности № 1 — в самолетах, или № 2 — под самолетами и возвращения в свой полковой особняк настроение наше находилось в настолько испорченном состоянии, что все прелести нашего прекрасного «бытия» нас не радовали.
А нашу эскадрилью Иванов в это время считать эскадрильей можно было только условно. Что ж это за эскадрилья, в которой нет ни комэска, ни его заместителя, ни штурмана, ни начальника связи?
Так что кроме как адъютанту эскадрильи Толе Щербине командовать оставшимися шестью экипажами — Зинакова, Луценко, Осипова, Игонина, Семенова и Климука — было некому. Что он, Щербина, вполне добросовестно и делал, на должном уровне решая и организационные вопросы, и вопросы внутренней службы. А места наших экипажей в боевых порядках пока что двухэскадрильского состава — другие две эскадрильи имели меньшие, чем у нас, потери — в каждом боевом вылете указывала полковая плановая таблица полетов. И заранее нельзя было знать, на каком месте в бой пойдет тот или иной экипаж, с кем ему, экипажу, в случае необходимости придется взаимодействовать огнем и маневром. Только наш экипаж, мы с Иваном могли быть уверены: если полк поведет Садов, то мы будем у него, в его ведущем звене, правыми. Иван ведь — «правая рука» Салова.
Когда не было погоды…
— Если погода будет хорошая, полк поведет майор Садов, если плохая — поведу я! — заключил Дорохов в одну из повторных — боевые полеты откладывались именно из-за плохой погоды — предполетных подготовок после уточнения задания и боевого порядка на вылет.
Но хорошая или хотя бы сравнительно хорошая погода выдавалась не так уж часто, почему в большинстве случаев полк на боевые задания водил действительно майор Салов, а в плохую — кто ж в плохую погоду полковые девятки в бой пошлет?
Ну, вот и пребывали мы в ненастные дни подолгу в состоянии той боевой готовности, которая определялась на предполетной подготовке. И тогда тоскливо посматривали мы на хмурое небо и ругали разными нехорошими словами всю метеорологическую службу, как будто она виновата в нелетной погоде.
Нельзя сказать, что мы совсем уж ничем не занимались, а лишь ждали… Занимались.
Молодых летчиков проверяли в технике пилотирования — в районе аэродрома иногда можно было выполнять отдельные полеты одиночными самолетами. Многие из нас, наблюдая за этими полетами, думали: а ведь можно было бы на боевые задания ходить и одиночными самолетами, и при низкой облачности. И подтверждение этому было: прилет из Шяуляя на малой высоте, под самыми облаками экипажа Володи Зайцева, чей самолет после небольшой, по вине штурмана, аварии, ремонтировался силами самого же экипажа, почему и задержался с перелетом.
А авария произошла так. На рулении после выполнения боевого задания, желая подзарядить гидроаккумулятор, для чего требовалось поставить тумблер управления бомболюками вверх, в положение «закрыто», Володин штурман — Саша Васильев — поставил вверх, — в положение «убраны» рядом расположенный тумблер управления шасси. Заметив ошибку штурмана, Володя моментально было перевел тумблер вниз, в положение «выпущены», но… было поздно: левая нога шасси сложилась, и самолет, накренившись на левую плоскость, прочертил ею
