по земле замысловатую кривую, повредив консоль.
Самым неприятным для Саши Васильева был укоризненный взгляд техника самолета Васи Букшенко, переводимый то на помятую плоскость, то на него, Сашу Васильева: что ж это ты, как можно так небрежно с гидросистемой обращаться… Вот что прочитал Саша в этом взгляде.
К исходу следующего дня, когда весь полк покинул шяуляйский аэродром, усилиями Букшенко самолет был приведен в соответствующий порядок: повреждение было несложным. Но перелет в Грислинена комендатура аэродрома не разрешала: низкая облачность затянула всю Прибалтику. Не разрешала день. Не разрешала второй. И на третий день не разрешала. И тут терпение экипажа кончилось: как же так, весь полк, наверно, боевую работу ведет с нового аэродрома, а мы здесь «загораем»! Неужели на малой высоте не долетим до Грислинена? И Володя Зайцев принимает рискованное решение: выполнить перелет самовольно.
Рискованное само по себе — полет на малой высоте, под самой кромкой облачности, таит в себе много неожиданных опасностей, чреват возможным столкновением с наземными препятствиями, со всеми вытекающими из этого неприятными последствиями.
Рискованное и потому, что — не дай бог, что-нибудь случись с экипажем или с самолетом — не миновать тогда Володе, как командиру, военного трибунала.
Однако перелет экипаж выполнил благополучно. И этим подтвердил мнение многих: одиночными самолетами и при низкой облачности можно осуществлять боевые полеты. Но — и на это, очевидно, были веские причины, например, возможность поражения осколками своих же бомб, сброшенных на малой высоте, — такие полеты нам не разрешали. До конца войны мы участвовали только в массированных, в составе полка, налетах на вражеские позиции на важнейших направлениях боевых действий наших наземных войск.
Была организована встреча летного состава полка с прикрывающими нас летчиками-истребителями, чьи самолеты — «яки» — располагались на этом же аэродроме и которые так же, как и мы, томились вынужденным ожиданием боевой работы.
Интересная получилась встреча. Часа два длилось наше знакомство. Они, такие же молодые ребята, как и мы, делились с нами впечатлениями о совместных боевых полетах. Произносили одобрительные слова и фразы в наш адрес, вроде таких, как «Красиво в строю ходите», «Быстро собираетесь», «С удовольствием смотрим, как ваши бомбы точно по целям ложатся…», «Молодцы!»
Не сказать, что это нам не нравилось. Нравилось. Тем более что в основном все так и было. Но мы тоже по правилам «хорошего тона» не остались в долгу и «выдали» истребителям несколько теплых фраз — «Вы тоже молодцы, быстро к нам пристраиваетесь», «Когда вы с нами, как-то и на душе у нас спокойней», «Раз «мессеры» и «фоккеры» последнее время нас не беспокоят, значит, вы хорошо работаете…» Что тоже так и было.
А вообще шел нужный заинтересованный разговор. Обговаривался порядок взаимодействия истребителей и нас в боевом полете, особенно на самом важном его этапе — боевом пути. Высказали они нам претензию:
— Что ж вы, ребята, по своим, которые вас прикрывают, стреляете? Вот его, — указали на симпатичного невысокого лейтенанта с орденом Отечественной войны на груди, чуть не сбили.
Мы уточнили:
— А где он, по которому стреляли, в тот момент был?
Оказалось — в задней полусфере одной из наших девяток.
Было разъяснено: когда самолет-истребитель находится в задней полусфере бомбардировщика под нулевым ракурсом или близким к нему, то экипажу бомбардировщика — штурману и стрелкам в задней кабине — практически невозможно разобрать, «як» это или «мессер», «лавочкин» или «фоккер». Были случаи, когда вражеский истребитель принимали за своего, — и очень, очень плохо это кончалось для экипажа, допустившего такую ошибку. Поэтому у нас, бомбардировщиков, выработалось неписанное, но непреклонное правило: если у тебя в «хвосте» истребитель — бей, не разбирая, чей он, а то может быть поздно. Пришли к обоюдному соглашению, что у наших истребителей тоже должно быть непременным, как закон, правило: в «хвост» своим бомбардировщикам не становиться — могут быть неприятности.
И «личностно-самолетные» контакты завязывались. В том смысле, что мы, например, узнавали, какой номер самолета у того или иного летчика-истребителя, какое место тот или иной самолет-истребитель занимает в общем боевом порядке. А некоторые из них, летчиков-истребителей, узнали, например, что наш экипаж летает на Ту-2, на борту которого выведена цифра «5», что мы всегда в каком-то звене, чаще всего в ведущем, ходим правыми.
И когда в последующих боевых вылетах в кабине идущего справа от нас «яка» покажется знакомое лицо летчика, да еще он, летчик, либо приветливо помашет рукой, либо одобрительно — мол, все будет хорошо! — поднимет вверх оттопыренный большой палец левой руки, либо — от избытка чувств — выполнит «бочку», как-то радостнее становится на душе, улучшается настроение: вот, в воздухе своего знакомого встретили.
…Все это — когда не было погоды.
Боевая хроника весны 1945 года
Если погода благоприятствовала полетам, мы воевали. Вот боевая хроника тех, 1945 года, весенних дней.
27 марта. Две полковые девятки, ведомые комэском-три Ковалем, в боевом полете. Мы — на своем штатном месте — у Коваля справа. Левым ведомым в звене — его заместитель Иван Беспалов, со своим недавно «произведенным» в штурманы звена Левой Косенко.
Вторую девятку — «счастливую» эскадрилью, не имеющую пока что потерь, ведет ее командир Половченко Федор Андреевич.
Цель — военно-морская база противника, город-порт Данциг. Вернее, окруженная войсками 2-го Белорусского фронта крупная восточно-померанская вражеская группировка — до двух десятков фашистских дивизий, — сосредоточившаяся в основном в районах центра города и порта, единственного места, откуда вражеское командование имеет призрачную возможность морским путем эвакуировать хотя бы часть обреченных на разгром своих солдат и офицеров. Именно призрачную и именно только возможность. И это потому, что, как нас информировал замначштаба полка майор Резник, ведающий вопросами разведки, в боях на подступах к Данцигу наша авиация так «насела» на вражеские военные корабли, поддерживающие мощным артогнем свою оборону, что они поспешно покинули порт и находятся на востоке Данцигской бухты, где-то за косой Хель.
Накануне, когда нам, только что вылезшим из самолетных кабин после перелета из Шяуляя в Грислинен, не успевшим оглядеться, освоиться с новым аэродромом и со сменившейся обстановкой, ставилась боевая задача, мы были несколько обеспокоены ее важностью.
Данциг! Это же старинный славянский истинно польский город, долгие годы находящийся под пятой гитлеровских оккупантов. Сейчас он превращен в первоклассную крепость. Мощные, хорошо замаскированные форты — как и в Кенигсберге — держали прилегающую к городу местность под обстрелом своих орудий. Крепостной вал, сохранившийся еще от далеких ганзейских времен, окружал город, а перед этим валом — пояс оборонительных сооружений со
