блестели в свете угасающего дня, а цепь тихо звякнула. Его хмурое лицо разгладилось, и он в благодарность кивнул, впервые за день слабо улыбнувшись. Никола добавил, хлопнув его по плечу:
– Смотри, она ещё и освящённая. Бил ею всякое разное – не подведёт. Ну что, теперь-то готовы?
Лёва посмотрел на биту, потом на Николу, и ответил, его голос стал твёрже:
– Теперь да.
Евдоким, сидевший на его плече, грозно крякнул, расправив крылья, будто подтверждая готовность. Валера кивнул ещё раз, его тревога отступила перед делом, а Никола подхватил сумку с принадлежностями для ритуала, перекинув её через плечо.
– Тогда в путь, – сказал он, и трое путников, с гусем на плече Лёвы, двинулись по тропе к кладбищу, где их ждал артефакт и, возможно, что-то ещё.
Сумерки опускались на лес, небо темнело, и шаги их гулко отдавались в тишине, обещающей новый поворот в их истории.
Глава 56.
Лесная тропа вела путников к кладбищу, и чем ближе они подходили, тем глуше становились звуки вокруг. Пение птиц, что сопровождало их днём, смолкло, ветер стих, и даже шаги казались приглушёнными, будто лес затаил дыхание. Сумерки сгущались, небо над головой окрасилось в глубокий синий, а первые звёзды робко проступали сквозь ветви. Лёва шёл впереди, сжимая освящённую биту с цепью, Евдоким крякал на его плече, Валера шагал рядом, а Никола замыкал шествие, неся сумку с ритуальными вещами.
Когда они вышли к кладбищу, Никола вдруг остановился, прищурившись. У изгороди, среди покосившихся крестов и надгробий, мелькали тени – нечёткие, но явно живые. Рядом горел небольшой костёр, его слабый свет отбрасывал блики на землю, и дым поднимался тонкой струйкой в вечерний воздух. Остальные тоже заметили это – Лёва сжал биту крепче, а Валера шагнул вперёд, напряжённо спросив:
– Кто это там?
Никола вгляделся в темноту, его рыжая борода дрогнула, когда он ответил:
– Не знаю… Но точно не нечисть. И это уже радует.
Лёва хмыкнул, расслабив плечи:
– Это точно.
Они осторожно подошли ближе, шаги хрустели по сухой траве. Костёр потрескивал, освещая фигуры, и вдруг из темноты донёсся голос – грубый, но с ноткой весёлого удивления:
– Никола, привет! Ты ещё живой, старый пень?!
Никола обернулся, и его глаза расширились от узнавания. Перед ними стоял мужчина лет сорока, одетый как разбойник – в потёртой кожаной куртке, с ножом на поясе и шрамом через щеку. Его тёмные волосы были стянуты в короткий хвост, а ухмылка обнажала неровные зубы. Рядом с ним сидели ещё трое – такие же крепкие, в грубой одежде, с топорами и лопатами в руках. Это был Сергий, житель соседней деревни, известный как наёмник, бравшийся за любую работу, если платили. Никола знал его – пару раз пересекались в прошлом, когда Сергий помогал с мелкими делами за монету.
– Сергий, ты что тут забыл? – спросил Никола, подходя к костру.
Сергий поднялся, отряхнув руки, и кивнул на кладбище:
– Работёнка подвернулась. Наняли выкопать несколько надгробных камней – кто-то в городе хочет их для стройки, говорят. – Он ухмыльнулся, бросив взгляд на своих спутников. – Но я подумал, раз уж мы тут, почему бы не откопать пару могил? Вдруг там что-то ценное лежит – кольца, цепи, мало ли…
Его товарищи загоготали, один из них, с лысиной и густой бородой, хлопнул себя по колену:
– Ага, старики-то небось с собой золотишко прихватывали!
Валера и Лёва переглянулись, их лица напряглись. Никола нахмурился, почесав бороду, но пока молчал. Евдоким крякнул, будто выражая недовольство, и Лёва крепче сжал биту. Сергий заметил их настороженность, но только пожал плечами, грея руки у костра:
– Да не смотрите так, не трону я ваши святыни. Нам бы только добычу, и свалим.
Сумерки сгущались, костёр трещал, и путники стояли перед неожиданными гостями, не зная, радоваться ли живой компании или готовиться к новому повороту.
Глава 57.
Сумерки сгустились над кладбищем, костёр у изгороди потрескивал, отбрасывая дрожащие блики на лица Сергия и его людей. Никола стоял, нахмурившись, его рыжая борода топорщилась от напряжения, пока он смотрел на наёмников. Один из толпы – лысый, с густой бородой и кривой ухмылкой – вдруг ткнул пальцем в Евдокима, что сидел на плече Лёвы, и прогундосил:
– А вы чего тут забыли? Пришли гуся хоронить, что ли?
Сергий и остальные заржали, их хриплый смех раскатился по кладбищу, эхом отскакивая от надгробий. Сергий хлопнул себя по колену, вытирая слёзы от смеха:
– Ох, гусь на похоронах, это ж надо!
Лёва замер, его лицо потемнело, глаза сузились до щёлочек. Евдоким крякнул, будто почувствовав обиду хозяина, а рука Лёвы сжала освящённую биту так, что костяшки побелели. Смех ещё звенел в воздухе, когда он шагнул вперёд, и, не говоря ни слова, с размаху ударил Сергия прямо по голове.
Бита врезалась с глухим, влажным хрустом – цепь и шипы, вбитые в дерево, разорвали кожу на черепе, как бумагу. Удар был такой силы, что голова Сергия буквально раскололась пополам: кости треснули, обнажая серые мозги, которые брызнули в стороны, смешавшись с кровью, что хлынула фонтаном. Череп разломился от лба до затылка, одна половина повисла на лоскуте кожи, болтаясь, как сломанная кукла, а другая осела внутрь, обнажая пульсирующую массу. Кровь залила лицо Сергия, его глаза закатились, а рот открылся в немом крике, выпуская тёмный сгусток, что шлёпнулся на землю. Куски плоти и волос прилипли к шипам биты, а цепь звякнула, обагрённая алым. Тело Сергия рухнуло в траву, дёрнувшись пару раз, пока кровь растекалась лужей, пропитывая землю.
Все замерли. Валера отшатнулся, его лицо побледнело, Никола открыл рот, но не нашёл слов, а трое наёмников застыли, глядя на своего главаря, чья голова теперь была кровавым месивом. Лысый, что шутил про гуся, проорал, его голос сорвался на визг:
– Да ты псих, больной!
Остальные подхватили крик, но связываться не стали – бросив лопаты и топоры, они рванули прочь с кладбища, спотыкаясь о камни и исчезая в лесу, их шаги быстро затихли в темноте. Костёр остался гореть, освещая тело Сергия, что лежало в грязи, и лужу крови, что медленно впитывалась в землю.
Валера повернулся к Лёве, его голос дрожал от шока:
– Лёва, что это было?!
Лёва спокойно посмотрел на биту, с которой капала кровь, и стряхнул с неё кусок плоти, что застрял на шипе. Его лицо было холодным, но глаза горели:
– Никто не смеет обижать
