любовью и добротой? Серега никогда не считал себя особо умным, понимал, что не безгрешен, понимал, что алкоголь не добавляет ни здоровья, ни денег, ни возможностей, но всегда считал, что бухать – это норма. Ведь все же бухают! Батя его бухал. И за разбой в состоянии опьянения по статье загремел на зону, где и помер. Дед его бухал и помер, отравившись метиловым спиртом. В бригаде все бухают – бригадир Кобчик и Костян побухивают, Паша Тихоход так вообще жрет водку как не в себя. Мастер Триппер бухает. Не на глазах у подчиненных, конечно, но тоже бухает, вон после Пасхи два дня рожа была красной от давления и руки трусились. По слухам, и начальники цехов, и даже директор металлургического комбината бухают. Да что там, президенты стран бухают! На Новый год их по телеку всегда с бокалом шампанского показывают. Генералы армий бухают, олигархи бухают, директора самых влиятельных корпораций бухают! Потому что для пьянки всегда есть оправданный повод. Дни рождения, государственные, религиозные, традиционные, профессиональные, региональные праздники, дни зарплаты и аванса, выходные, пикники, встречи выпускников или давно не видевшихся друзей. Дни, когда настроение хорошее или наоборот, когда настроение плохое, когда простыл, когда голова болит, когда зубная боль донимает, когда узкая обувь натирает. И это не говоря про пьянство с похмелья! Все бухают! Все! Кроме Мищука. Эта гнида не бухает. Но ничего, жизнь и его достанет, и он забухает. И конечно же, окажется в категории «особо агрессивные» (Серега это всегда безошибочно определяет), которых нужно изолировать от общества. Эта мысль доставила Сереге злорадное удовольствие. И тут же в голове у него, неожиданно для самого Щавеля стало формироваться новая мысль, полностью меняя его прежнее мировосприятие полное любви, добра и теплоты. Да, он виноват, он этого и не отрицает. И возможно (процентов на пятьдесят), он даже где-то заслужил то, что с ним произошло. Но тогда откуда в обществе, где все побухивают, взялось это подчеркнутое негативное отношение к пьяному человеку? Почему, когда человек идет шатаясь, никто не поможет ему скорее дойти до дома? Почему, если человеку во время пьянки стало плохо и он выблевал, на следующий день его многие сторонятся, а некоторые подхихикивают над ним? Почему многие трезвые решаются ударить пьяного человека, явственно понимая, что в таком состоянии он им не соперник? Какое право имеют люди, выпивающие за вечер сто пятьдесят граммов коньяку, называть осушившего пол-литра самогона алкашом? И это лживое общество решило отвергнуть Серегу Гоменюка? Он внезапно ощутил прилив невероятной ярости. Да пошло оно на хуй, это общество! Пусть идет на хуй сраный фанат футбола Мищук со своей красной футболкой, который может только пьяных бить! Пусть идет на хуй Триппер, который только и умеет, что по-тихому воровать рабочий инвентарь, а как вступиться за хорошего человека, так сразу очко жим-жим. И начальник цеха Корзон пусть идет на хуй с его глупыми студенческими капустниками! И профорг Загрушевский, который вместо того, чтобы облегчать жизнь трудовому элементу, только лижет жопу начальнику цеха, пусть идет туда же! И Жора Грек, который обдирает рабочих, впаривая им отраву, идет на хуй! И даже Валька, блин, даже Валька Жукова пусть идет на хуй! На хрена нормальному мужику баба, которая сваливает в туман при первой же неприятности? Пускай ищет себе кого-нибудь другого, вон, пусть за Мищука выходит замуж, тот точно начнет гонять её толстую жопу по тренажерам и бить по ночам за то, что не худеет.
От осознания несовершенства этого мира у Щавеля даже слегка просветлело в голове. Он включил ледяную воду, которая так приятно охлаждала его горячечную голову, и поливал себя душем, пока окончательно не замерз. Вылез из ванны, вытерся большим махровым полотенцем, посмотрел на себя в зеркало. В зеркале отражался тот же бледный человек с фингалом, но Серега видел совсем другое. На него смотрел кто-то другой. Кто-то новый. Не Щавель и тем более не Щавлик. Это был совсем другой Сергей Николаевич Гоменюк. В глазах этого нового человека не было больше добра, любви и теплоты. Там была решительность и презрение ко всему миру. Такому человеку никто не станет указывать, что делать. Такой человек сам хозяин своей жизни. Захочет – и перестанет бухать! Захочет – и поступит в механико-металлургический техникум на отделение доменного производства или на термическую обработку металлов. Такой человек не будет просить принять его на работу, он будет это требовать. Прошло время, когда его выбирали, теперь он сам выбирает! Сергея Николаевича распирало от ощущения собственного могущества. Этот новый человек требовал решительных действий прямо сейчас. Но каких? Поехать в техникум, узнать, когда там вступительные экзамены? Да вроде это как-то тупо, это можно и по телефону сделать. Тогда что? Найти новую работу? Во-о-от, это уже гораздо теплее. Но прежде чем ехать искать новую, нужно покончить со старой. Нужно заехать в бухгалтерию бывшего цеха, получить там расчет, забрать трудовую книжку и корочку бетонщика. А что если… Сергей Николаевич Гоменюк аж поперхнулся от собственной решительности. А что если зайти в кабинет к Корзону и сказать ему твердо, мол, берите меня обратно! Ведь было по нему вчера видно, что он был на стороне Сереги, и лишь нелепое вмешательство Мищука испортило всю малину. А если он опять начнет свои нелепые постановки, Сергей Николаевич его решительно прервет и скажет, что не нужно кривляний, он слово дает, что больше не будет пить, а будет работать на совесть. А слово нового Гоменюка – оно кремень! Он горы свернет, а слово сдержит. А если начальник цеха ему не поверит, он заберет свои документы и сегодня же пойдет устраиваться, по совету Костяна, промальпинистом. Но Корзон скорее всего поверит и оставит его в цехе. Ну, может, все-таки переквалифицирует в газосварщики. Да и хрен с ним, работать станет на совесть. Станет бригадиром, поступит в техникум, отучится и станет мастером, а со временем, может, и старшим мастером участка. И на него влюбленными взглядами будут смотреть все малярши-практикантки. А еще он запишется в секцию бокса, научится боксировать и обязательно начистит рыло Мищуку.
Сергей Николаевич почистил зубы и густо замазал маминой пудрой синяк. В тусклом освещении 40-ваттной лампочки, одиноко освещавшей ванную комнату, подбитого глаза вроде бы и не было заметно. Если, конечно, сильно не присматриваться. Вчерашние штаны и рубашка, лежащие грудой на полу, для вояжа в контору цеха не годились – были мятыми и грязными. Но для решительного и уверенного в себе Сергея
