человека в отношении другого хорошо задокументированы. Философские убеждения Изгоева и Кистяковского не мешали им выступать в поддержку правового государства и личных свобод. Струве, несмотря на его только усиливающийся с годами национализм, всю свою жизнь отстаивал принцип верховенства закона и права человека. По словам биографа Струве Р. Пайпса, «главной задачей политического и общественного порядка он считал создание оптимальных условий для беспрепятственной “культурной работы” будь то в сфере художественного творчества или экономике» [Пайпс 2001, 2].
Хотя в «Вехах» можно найти некоторые следы либерального мировоззрения, приведенный выше анализ показывает, что в целом авторы этого сборника в своей критике российской интеллигенции были не слишком либеральны и последовательны. Однако этот непоследовательный либерализм «Вех» и, соответственно, некоторых крупнейших фигур, связанных с российским либеральным движением, позволяет увидеть некоторые более важные моменты. Такие мыслители, как Струве и Франк, несмотря на либеральные элементы, содержащиеся в их учениях, возможно, не так сильно дорожили ценностью различных форм свободы, как нам бы того хотелось. Хотя истории этих и других веховцев вновь демонстрируют, как трудно назвать того или иного мыслителя однозначно либеральным, они также напоминают о том, что вряд ли можно найти либерала, который мог бы с чистой совестью заявить о своей нравственной и идеологической безупречности. Либералы, как и другие мыслители, могут быть слепы по отношению к своим заблуждениям или пасть жертвами уверенности в собственной правоте и в результате отрицать конфликт между различными ценностями в угоду своему догматическому видению того, как лучше всего добиваться общественного прогресса и развития личности. Многочисленные примеры такого рода, встречающиеся в «Вехах», интересны не только потому, что дают нам возможность увидеть, как сильно те или иные мыслители вышли за рамки либерализма в 1909 году, но и потому, что они иллюстрируют размытость границ либерализма как такового и те меняющиеся, переходные формы, которые он может принимать.
В этом разрезе разница между теми веховцами, кто признавал, что внутри идеи индивидуальной свободы, общественной жизни и развития истории существует элемент непредсказуемости, и теми, кто это отрицал, представляется ключевой для всего либерализма в целом. В 1908 году Струве косвенным образом согласился с этим различием, когда написал, что «русская национальная литература» и философия в целом должны «разорвать старые, традиционные узы “направленства” [то есть идеологической направленности]» и перенять «недогматическое миросозерцание» [Струве 1908в: 174–175]. Хотя приверженцы более позитивной концепции свободы из числа веховцев верили в возможность достижения земного рая (так, например, Бердяев писал, что у лучших представителей русской философии была «жажда царства Божьего на земле») [Бердяев 1909: 19][275], в самом сборнике решительно опровергается идея того, что «царство Божье» может быть создано в реальном мире; скорее, под ним понималась некая духовная сущность, пребывающая в душе человека. Франк в «Этике нигилизма» резко обрушивается на теорию прогресса и социальный оптимизм с его верой в счастье в отдаленном будущем, предпочитая им «альтруистическое служение, изо дня в день, ближайшим нуждам народа» [Франк 1909: 163]. Струве тоже критикует догматизм и детерминизм интеллигенции и ее ошибочную уверенность в том, что после периода жестокости и очищения наступит эра абсолютного счастья. Он завершает свою статью в «Вехах» на отчетливой либеральной ноте, призывая к «упорной работе над культурой», «идеям» и «творческой борьбе идей» [Струве 1909а: 145].
4.3. Реакция на «Вехи»
Полемика, разразившаяся после выхода в свет «Вех», выявила целый ряд препятствий, которые мешали либералам открыто поддерживать идею необходимости компромисса между различными концепциями свободы. В основном реакция на «Вехи» была негативной; Н. П. Полторацкий писал об этом так: «Почти все, что “Вехи” критиковали, упорно защищалось; почти все, что они предлагали в качестве положительной программы, отвергалось» [Poltoratzky 1967: 96; Полторацкий 1963: 299–300][276]. Одной из причин этого было то, что «Вехи» были одобрительно восприняты в близких к правительству реакционных кругах, в частности одиозным архиепископом Антонием (Храповицким)[277]. Такая поддержка сборника со стороны одного из основателей «Союза русского народа» в то время, когда широко обсуждалось его участие в черносотенном движении, превратило публикацию «Вех» из «чисто литературного события в своего рода преступный акт» [Brooks 1973: 44]. Сравнительно небольшое количество положительных откликов на «Вехи» вышло в издаваемой Струве «Русской мысли», «Московском еженедельнике» братьев Е. Н. и С. Н. Трубецких, санкт-петербургской газете «Слово», полуправительственном «Новом времени» и журнале символистов «Весы».
Хотя выход «Вех» широко обсуждался в прессе и спровоцировал дискуссию, не утихшую и после революции 1917 года, этот сборник, если цитировать Дж. Брукса, «имел большое значение только для либералов» [Brooks 1973:43]. Кадеты дружно осудили веховцев и ответили целым рядом собственных выступлений и публикаций, самой главной из которых стал сборник статей «Интеллигенция в России» [Арсеньев и др. 1910][278]. В тех обстоятельствах, когда кадетская партия обладала определенным политическим влиянием, «Вехи» (поскольку их авторы сами к ней принадлежали) стали для нее внутренним вызовом, заставив кадетов защищать в интеллектуальных спорах роль российской интеллигенции (чье революционное наследие было им дорого) и свое видение либерализма в целом[279]. Однако кадетская критика «Вех» примечательна тем, что в ней нет всестороннего анализа и обсуждения проблем, поднятых веховцами. Кадеты почти не осуждали «Вехи» за то, что в них недостаточно внимания уделено правам человека и принципу верховенства закона. В следующем разделе я более подробно остановлюсь на философских и идеологических причинах того, почему кадеты не могли в полной мере ответить на поставленные веховцами вопросы об их политической позиции и отношении к революции. Одна из важнейших либеральных полемик в России начала XX века по факту была, как метко заметил Келли, не столько спором, сколько «чередой проповедей и филиппик, обращенных друг к другу представителями враждебных политических групп»[280].
Высказанная в «Вехах» идея того, что внутреннее самосовершенствование является необходимым условием политических изменений, была иронически охарактеризована как «сначала вера, потом конституция» [Штернберг 1909: 15]. В целом критики сходились на том, что веховцы установили ложную связь между двумя видами свободы: «Самоусовершенствование, которому они придают такое громадное значение, – писал один из них, – требует не только внутренней, но и внешней свободы» [Арсеньев 19096: Арсеньев 1995: 61]. Другой утверждал, что интеллигенции нужны «сперва реформы, потом – успокоение; сперва улучшение условий общественной жизни, потом – улучшенный, умиротворенный, более совершенный человек» [Игнатов 1909а; Игнатов 19096: 97]. Даже А. Кизеветтер, кадет, которому было что сказать в поддержку идеи личного самосовершенствования, подчеркивал, что «активная работа на общественной ниве, постоянное участие в устроении “внешних” условий нашего существования входит необходимым элементом в программу этого воспитания» [Кизеветтер 1909: 137]. Помимо этого,
