далеко отставшему от Петипа и в таланте, и в фантазии, и во вкусе».
«Иоланта» и «Щелкунчик» были последними сценическими произведениями Петра Ильича и последними постановками, на которых он присутствовал. Его прекрасный балет «Лебединое озеро», написанный им еще в 1876 году, был поставлен на Мариинском театре уже после смерти композитора.
Довольный удачей своих новых произведений, Чайковский вскоре же после их постановки покинул Петербург, два раза ездил за границу и в мае месяце был в Англии, где, по постановлению Кембриджского университета, облекся в тогу «honoris causa» – доктора музыки.
В последний год жизни Петра Ильича я сравнительно редко с ним видался, ибо он мало времени провел в Петербурге.
При особенно памятной мне, последней, как оказалось, нашей встрече в земной жизни, я настойчиво возобновил неоднократно уже поднимавшийся мною разговор с Петром Ильичом по поводу его оперы «Орлеанская дева». Очаровательные первые два акта этой оперы имели в свое время большой успех, вторая же половина оперы значительно уступала им и даже портила общее впечатление от оперы. Ни сцена Иоанны с Дюнуа, ни картина в соборе, ни финал с казнью Иоанны не имели успеха. Все это я откровенно высказал Чайковскому и упрашивал его переделать вторую часть оперы. Я с увлечением, горячо говорил Петру Ильичу о красотах начала оперы, напевал ему мелодии наиболее любимых мною мест, как, например: чудный гимн первой картины, во второй картине – прелестная песенка менестрелей: «Бессменной чередой к могиле всяк спешит», ариозо Кардинала при ударе грома после речи Иоанны во дворце: «Должно молчать перед глаголом неба!» Чайковский заинтересовался моим разговором.
– Как вы все это хорошо помните! – видимо польщенный и довольный, сказал он.
– Помню, потому что это прекрасно, а переделаете вторую часть – и вся опера будет прекрасна!
– Вы думаете? – с оживлением спросил Петр Ильич.
– Не только думаю, но убежден! Восходящая ветвь карьеры Иоанны-девственницы, вдохновленной, экзальтированной патриотки, со всей окружающей ее исторической обстановкой, великолепно проведена в вашей музыке. А зенит торжества и дальнейшая картина драмы Иоанны-женщины с ужасом ее трагического конца, – сравнительно бледна, мало интересна и не захватывает зрителя.
– Да, – сказал Чайковский, – не вы первый мне говорите это… по существу, я не спорю. Я согласен: музыку эту надо переделать… но, боже мой!.. вы себе представить не можете, до чего трудно, как противно даже приниматься за работу переделки и исправления старого произведения!
– Примитесь, дорогой Петр Ильич, – уговаривал я. – Примитесь, и вы создадите «Орлеанскую деву», которой будете гордиться, ведь тема ее в высшей степени благодарная! Эта опера будет иметь громадный, не только русский, но и общеевропейский успех и, поверьте, сделается вашим любимым детищем.
– Надо подумать, – уже с несколько пониженной нерешительностью сказал он.
– Да что тут думать! Позвольте мне: я пошлю в нотную контору приказ сейчас же отправить к вам на квартиру партитуру «Орлеанской девы»?
– Постойте, постойте! Зачем так скоро?
– Именно скоро-то и нужно… получайте ноты и дайте слово, что приметесь за переделку!
Несколько минут прошли в очевидных больших колебаниях Петра Ильича. Я продолжал его подогревать и даже, как ребенка, упрашивать с разными ласковыми словами.
Наконец Чайковский, принявши решение, поднялся с места и, ласково улыбаясь, сказал:
– Ну хорошо!.. Посылайте за партитурой!..
– И обещаете теперь же приняться за работу над «Орлеанской девой»?
– Обещаю, – сказал Чайковский.
И вскоре же мы расстались. Это было… увы! мое последнее свидание с Петром Ильичом. И больше уже мне не пришлось ни видеть живым милого лица симпатичного человека, ни слышать его мягкого, ласкового голоса.
Дня через три или четыре после описанного свиданья моего с Петром Ильичом получена была весть о его болезни. Особенного значения я ей не придал, ибо желудочные недомогания случались с Чайковским и раньше и проходили без серьезных последствий. Однако положение его все ухудшалось. Промелькнула было маленькая надежда на поправку, но напрасно… и, наконец, свершилось! не стало талантливого художника.
К моему большому удовлетворению и даже к отвлечению от острого огорчения тяжелой потерей, мне пришлось приложить труды к устройству похорон и к отдаче последних почестей праху покойного композитора. Александр III пожелал, чтобы погребение Чайковского было произведено распоряжением Дирекции театров на средства, отпущенные им, сколько помню, в сумме 5000 рублей. Главное распоряжение этим делом было возложено непосредственно на меня.
Работа по приготовлению похорон Чайковского была немалая: нужно было наладить и хозяйственную, и церемониальную часть. Переговоры с администрацией Александро-Невской лавры и с причтом Казанского собора относительно места погребения и отпевания, приглашение духовенства с викарным епископом во главе и соглашение с певческими хорами дало много хлопот. Затем массу времени отняли утомительные объяснения с представителями похоронных бюро. Быстро осведомленные о том, что на похороны отпущены деньги из царской казны, похоронные предприниматели накинулись на меня целой стаей и сами создали себе конкуренцию. Запрашивали цены неимоверные, накидывали их за каждую лишнюю карету, за приличный «годовал», как они называли катафалк, за «хвой», то есть за елку, раскидываемую впереди похоронного шествия, за дополнительную повозку с венками, следовавшую за гробом, и т. д. Спор вызывал также вопрос выбора газет для объявлений о похоронах. Кроме главных петербургских газет бюро указывало на необходимость объявления в «Цейтуне», как они называли «St.-Petersburger Zeitung».
В другой области много разговоров пришлось также вести относительно предоставления мест в церемонии многочисленным депутациям разных учреждений, пожелавших принять участие в чествовании памяти покойного Петра Ильича. Тут были все труппы театров, и петербургских и московских, оба столичных отделения Русского музыкального общества с консерваториями, Училище правоведения, где Чайковский получил образование, университет и другие высшие учебные заведения, различные музыкальные общества, кружки и школы, а также депутации, городские и общественные. Я собрал небольшое совещание из представителей этих учреждений, в котором был выработан общий распорядок отдачи последних почестей Чайковскому. Одним из главных распорядителей был приглашен мною и очень много помог делу бывший в весьма хороших отношениях с Петром Ильичом Август Антонович Герке. Весь кортеж был разделен на отделы, и назначены распорядители из числа театральных деятелей. Наконец, был составлен и отпечатан род церемониала, с указанием порядка шествия депутаций и фамилий распорядителей.
Отпевание тела покойного Петра Ильича, по особому, не в пример другим, разрешению, совершилось в Казанском соборе, при чудном пении хора Русской оперы. К отпеванию прибыли члены царской фамилии, участвовавшие в выносе гроба Чайковского из собора. К концу богослужения толпа на Невском собралась огромная и не уменьшалась во все время шествия кортежа, растянувшегося, благодаря депутациям, на очень большое расстояние. Шествие осуществлялось в полном порядке, и только в третьем часу окончилась
