вся церемония. Прах высокоодаренного художника покрыла земля, уравнивающая и талант, и бездарность.
В нашей жизни зачастую трагическое переплетается с комическим и грустное со смешным. А потому отмечу здесь маленький эпизод. Как приглашение духовенства, так и расплату с ним я просил одного моего приятеля, который, между прочим, встретил в Александро-Невской лавре приказчика похоронного бюро, очень интересовавшегося финансовой стороной в церемонии похорон Чайковского.
– Скажите, пожалуйста, – спросил он, – много ли заплатили викарному-то архиерею?
Приятель сказал, что заплачено 400 рублей.
– С посошником? – спросил приказчик.
– С посошником и с исполатчиками, – ответил мой приятель и спросил:
– А что?
Да ничего… маловато… Конечно, дело владыки, а только что с такого-то покойничка и тысячу и полторы тысячи рублей не грех бы взять!
Это тоже своего рода похвальное слово над могилой русской знаменитости.
Над прахом покойного Чайковского, на средства Дирекции театров, поставлен чугунный памятник. Идея рисунка памятника всецело принадлежит И. А. Всеволожскому, выполнена же она, по заказу Дирекции, скульптором Павлом Павловичем Каменским.
Вскоре после смерти Петра Ильича была учреждена под председательством Н. И. Стояновского особая «комиссия по увековечению памяти П. И. Чайковского». В комиссию вошли членами, сколько помню, А. И. Чайковский, И. А. Всеволожской, А. С. Танеев, А. А. Герке, В. Н. Герард, Э. Ф. Направник, В. С. Кривенко, А. Е. Молчанов, В. И. Мерцалов и я. Комиссия эта, разными способами, энергично и не без успеха собирая деньги на фонд имени Чайковского, первоначально задавалась широкими планами в смысле содействия к поощрению развития русского музыкального творчества. Но, к сожалению, смерть Н. И. Стояновского и переход председательства в комиссии к А. С. Танееву, также покушавшемуся в свое время на композиторство, – заглушило дело, и труды комиссии закончились с постановкой мраморной статуи Петра Ильича в Петербургской консерватории.
Кстати скажу, что сравнительно быстрая, через пять лет после смерти Чайковского, постановка ему памятника возбудила завистливый ропот в среде немалочисленной психопатической части поклонников или, вернее, поклонниц другого, тоже скончавшегося композитора, а именно А. Г. Рубинштейна. По этому поводу Август Антонович Герке, сам горячий почитатель таланта Антона Григорьевича, после концерта в память этого композитора, состоявшегося с участием артистов русской оперы, в письме ко мне от 23 октября 1898 года сообщал между прочим следующее:
«Сегодня одна дама из публики мне сказала: „Скандал, что ставят Чайковскому статую раньше, чем Рубинштейну!" Я ей ответил: „Скандал, что господь призвал Чайковского к себе годом раньше, чем Рубинштейна, и что публика на статую Рубинштейна денег не вносит"».
Лично для меня смерть дорогого Петра Ильича явилась большим, серьезным горем и незаменимой утратой. С ним вместе отошло в безвозвратное прошлое мое самое содержательное, близкое и самое отрадное соприкосновение с наиболее ценным для меня видом искусства – музыкой.
Погожев Владимир Петрович (1851–1935) – офицер Семеновского полка, военный юрист, археолог; с 1881 г. чиновник дирекции императорских театров, в 1882–1907 гг. управляющий конторой петербургских театров; с 1908 г. служил в разных ведомствах; после Великой Октябрьской социалистической революции работал в различных учреждениях по музейному делу и статистике, писал статьи о театре и его деятелях. Почитатель творчества композитора.
Леон Бакст. «Спящая красавица»
Это было давно. Прошло более двадцати пяти лет с того события, о котором я повествую. Я был еще безусым, но я уже обожал театр.
Генеральная репетиция долгожданного балета Чайковского «Спящая красавица» пришлась на темный и холодный ноябрьский день. Но когда ты очень молод, что значит погода? В особенности, если имеешь в кармане билет, полученный по протекции почтенного и старшего друга, главного режиссера императорской оперы.
По этикету полагалось раньше, чем пройти в уже кишащий зрительный зал, зайти в кабинет режиссера, где он – настоящий паша со своей белой бородой Мафусаила и с персидской ермолкой на голове, – курил и пил свой вечный стакан чая в этом клубе звезд пения и танца. Все любили болтать в этой большой комнате!
Это посещение сохранилось в моей памяти на всю жизнь. Сняв калоши и стряхнув снег с мехового воротника, я остановился в смущении… Смею ли я войти? В глубине просторной комнаты, украшенной персидскими коврами, сквозь толпу балерин в нарядных пачках, я видел два силуэта, составлявших центр, и по тому, как почтительно обращались к ним артисты, я понял, что это «персоны».
Один из них был большой, с сутулой спиной, с орлиным носом, с ласковой и лукавой улыбкой, со звездой Владимира на левой стороне груди голубого мундира директора императорских театров.
«Значит, в театре кто-то из царской семьи», – подумал я (действительно, император Александр III был тут). Второй господин был ниже ростом, волосы и борода белые, лицо очень розовое, приветливое и застенчивое. Он явно нервничал и заметно делал усилия, чтобы овладеть собой.
Кто это? Я старался встретиться взглядом с моим старшим другом, который, наконец, заметил меня, затертого в море пенящихся пачек…
– Левушка, иди-ка, я представлю тебя нашей славе, нашей гордости – Петру Ильичу Чайковскому!
Красный от волнения, в своем мундире школы живописи, очень маленький, но в белых перчатках, – казавшихся мне такими шикарными, – рыжий, коротко остриженный, – я казался, вероятно, смешным. Храбро вырвавшись из своего приятного заключения, не сморгнув, я первый протянул руку знаменитому композитору.
– Вот, – продолжал старый режиссер среди общих улыбок, – этот малыш обожает театр и рисует уже эскизы. На днях, рассказывая за чашкой чая у друзей о вашей «Красавице», он импровизировал декорации по своему вкусу… Где же они? – И он тщетно рылся в ящике своего стола.
– Я нахожу музыку «Спящей красавицы» хорошей! – вскричал я прерывающимся от волнения голосом среди общего изумления, скоро сменившегося диким хохотом.
– А! Вы уже знакомы с моим балетом? – удивился Чайковский, продолжая смеяться, и его вопросительный взгляд остановился на патриархальной бороде режиссера…
Незабываемый день! В течение трех часов я жил в волшебном сне, опьяненный феями и принцессами, роскошными, отливающими золотом дворцами, очарованием сказки… Все мое существо как бы вторило этим ритмам, этому лучезарному и свежему потоку прекрасных, уже близких, мелодий… В тот вечер, мне кажется, мое призвание определилось.
Татьяна Щепкина-Куперник. Страницы воспоминаний
Имя Чайковского мне знакомо и дорого с самого раннего детства. Мать училась в Московской консерватории в те годы, когда Чайковский там преподавал. Я знала имена Бетховена, Шопена, многих других композиторов, но Чайковского я чувствовала особенно близким и «своим».
Подростком я переехала к отцу в Киев. Отец очень любил музыку, и у нас в доме постоянно бывали музыканты и певцы. Часто заходил к
