вернувшийся с парящим ведром и стопкой простынь ир.
Простыни, судя по бахроме, уже порванные на лоскуты, он аккуратно сложил на одеяло, ведро пристроил у камина. Смотрел на Хаэльвиена, отводя взгляд от едва прикрытых краем рубашки голых ног Анар.
– Сейчас? Любовь. Тишина. Свет… А ты где все взял? Тут же не было ничего, только старый хлам.
– Ну… Взял, – пожал плечами и крыльями Комыш.
Огонь камина просвечивал край крыла насквозь. Видны были розоватые кости, а тусклые перья по краю словно тлели. Тень от крыла лежала на животе Анар покрывалом.
– Просто пошел и взял, будто оно всегда тут лежало. Оно и лежало так, будто всегда. Отрез льняной в шкафу в кладовой, ведро в коридоре… На плите в кухне чан с водой стоял и кипел уже даже.
Сердце подняла на Хаэльвиена измученный взгляд. Ее больше не беспокоило, что кроме него рядом какой-то чужой мужчина, который, после того, как она снова обмякла, на полминутки-минуту проваливаясь в дремоту, помогал аккуратно постелить прогретые над огнем лоскуты ткани.
– Очень больно, Эльви… – беспомощно жаловалась она.
– Еще немного, свет мой и моя тьма, еще немного, и мы его увидим. Он будет таким красивым, наш малыш.
Снова схватка.
– Так не должно быть, Эльви. Он должен был родиться позже, не сейчас. Сейчас я почти не слышу его, он словно пропадает, гаснет, ласковый теплый свет… М-м-м…
Хаэльвиен уже и сам слышал. Вернее, почти не слышал. Неужели все закончится так?
– Тут надо бы ири какую постарше, – встревожился Комыш. – У тебя на руках ей спокойнее, но лучше подушкой подоткни, а сам сюда. Встречать. Пусть родная кровь встречает и… Нат-ка вот, на руку душе своей вяжи, – добавил ир, дергая и, наконец, ослабляя прикипевший узел на нитяном браслете. Протянул. – Велейка моя тут рожала. Пусть помогает. Кому, как не ей.
Едва вылинявшая полоска обняла тонкое запястье, Анар снова застонала, выгнулась.
– Ноги ей держи, прижмет же! – вскрикнул ириец.
На простыни хлынуло черно-красным.
– А теперь зови. Имя-то есть? Зови…
– Виендариен, – сутью и голосом позвал Хаэльвиен, прикрывая глаза, чтобы лучше видеть дрожащий во тьме сверкающий чистым светом росток, и протянул руки. – Иди сюда…
2
Едва скользкое, вялое, в пленке плодного пузыря тельце оказалось в руках Хаэльвиена, Комыш подставил нагретую простынь, помогая завернуть.
– Головку придержи… Ишь, в рубашке родился.
Пуповина тянулась к матери синеватым жгутом, ребенок не дышал.
– Эльви, – простонала Анар, – Эльви… Детка моя…
– Ох ты ж! Рот ему прочисть, родитель. Шлепни, чтоб знал, под чьей рукой жить будет, и пусть себе орет уже.
Хаэльвиен сам сейчас, будто на свет родился. И сам сделал первый вдох. Сам открыл темные, как ночь, глаза в искрах звездного света. И сам впервые…
– Ма-а-а-а!…
Вспыхнуло золотом. Звук разнесся над миром, пронзил его насквозь, выплетаясь сверкающей нитью-лозой. Эхо ее, застывшее на миг в рассветной мороси прямо над домом, было похоже на башню, увенчанную абрисом качнувшегося колокола.
Он был полон тишины. Переполнен ею…
Разбежались по призрачному хрусталю алыми трещинами нитки сосудов, и тишина пролилась сквозь них небесным хоралом, откликаясь на это первое «ма», разнося его под набухшими снегом облаками.
– Ух ты! Вот это я понимаю! – потрясенно произнес Комыш. – На весь мир зазвенело. Или это у меня в ушах?
Не известно, что там насчет ушей пожилого ира, а у Хаэльвиена звенело в каждой клеточке. Его дитя, его первое дитя, лежало у него на руках, суча ножками и сжимая прозрачные пальчики в кулачки.
На узкой темноволосой головке трогательно топырились розовеющие острые ушки. Крошечный ротик продолжал раскрываться, но звука не было. И был. Хаэльвиен слышал его, так же, как самый первый крик. Именно от этого неслышного звука звенело.
– Дай! – взмолилась Анар, приподнимаясь.
Локти ее дрожали и подгибались. Шустрый Комыш уже совал ей под спину, свернутое валиком одеяло.
Хаэльвиен с трудом заставил себя отвести взгляд от ребенка и протянул, положил родное и теплое на грудь своего сердца, чуть придерживая.
Дитя тут же умолкло, почуяв ритм, который сопровождал его с момента зачатия, смежило глаза. Перестало звенеть внутри, но Хаэльвиен по-прежнему слышал какой-то звук за пределами стен.
– Пуповину, – напомнил ириец. – Волосом своим вяжи и режь. Лучше тем ножом, каким ты руку себе вспорол. И это. Наверх им надо. А тут прибрать.
Хаэльвиен сам понимал. Он взял оставшийся чистый лоскут, накрыл им бедра Анар, а поверх – одеялом почище. Поднял, шагнул к лестнице, стараясь не тревожить, не причинить новой боли, шептал и пел сутью и даром, успокаивая.
Он не знал, куда именно идти. Ноги сами свернули налево.
До конца коридора.
И дверь тоже открылась сама. За ней оказалась комната с подвешенной к потолку широкой плетеной колыбелью. Здесь было очень тихо и очень светло. Все белое. Постель, покрывала, кресло и комодик, обои с едва проступающим рисунком, похожим на морозный узор. Единственное темное пятно – плоская чашка с куском коры, на котором росла короткоствольная орхидея с едва распустившимся багровым бутоном.
– Для своих плел. Не пригодилась, – тихо сказал из коридора Комыш, следя за тем, как Хаэльвиен, устроивший свое задремавшее сердце на постели, опускает сладко спящее дитя в колыбель. – Тут и оставил, когда всё… Когда всё. А теперь вот как раз. И цветок, что я Велейке из Верхнего привез, тут. Ругала меня она за эту вашу эльфийскую Вилью Арх-Дею, а сама с ней потом, как с писаной торбой носилась. Переживала, когда цветки попадали. Два было. Как деток. Как попадали, так она и бояться стала, а я, дурень, не слушал. Идем, элле. Пусть спят. Идем, покажу что…
Они спустились вниз. Хаэльвиен свернул все то, на чем лежала во время родов Анар и положил в камин. Огонь на миг задохнулся, а потом вспыхнул ярче, прыская искрами и выстреливая вверх длинными узкими лентами, то темными, то прозрачно-золотыми.
– Эта твоя чистая магия хороша, но дитя все равно искупать нужно. Спокойнее будет, – произнес ир и поманил к окну, у которого стоял. – Глянь-ка…
В паре шагов от дома собрался весь поселок.
Босые, в ночных рубашках и в том, в чем ложились спать, они стояли неподвижно, не моргая и, кажется, и не дыша. Все, кто умел ходить. Первыми стояли дети.
Эхо
