показал штопку:
— Сойдет?
— Конечно. Даже незаметно, — похвалил я.
Среди множества заплат новый черный шов на выцветшей синей рубахе был действительно не очень заметен.
— Ну и ладно. А меня Сашкой звать.
— А меня Колькой, — подражая Сашиной грубоватости, сказал я. — А как твоя фамилия?
— Седых. А твоя?
Я назвал свою. Нет, Саша Седых мне безусловно нравился больше Яшки, коровинского холуя, хитрого и наверняка злого мальчишки. Даже остроносое, как лисья мордочка, лицо Яшки с нахальными, бегающими по сторонам глазками говорило за это. А Саша совсем не такой. И, наверное, очень бедный.
— Все одно мать увидит, заругается, — тяжело вздохнул мой новый знакомый. — А ты как? — показал он на мою рубаху.
— Что, как?
— Ну без ремня. Ты же его Стрижу отдал.
Мне стало стыдно. Значит, мальчишки видели, как я обнимался с Яшкой и как я подарил ему свой ремень.
— Мы метнулись, — понуро сказал я и отвел глаза от прямого Сашиного взгляда.
— Ну и зря. Думаешь, он тебе что свое даст? Дожидайся. Гад он, гад и есть. Погоди, он еще атаману про тебя набрешет. От того не откупишься…
Я, наверное, покраснел до ушей и хотел тоже сказать что-нибудь обидное Саше, но тот спокойно предложил мне:
— А ты ее в штаны засунь, рубаху-то. Нонче и без ремней ходят. И этот ваш музыкант этак же ходит. Еще и без штанов, так в срамоте одной шастает. Навроде бабьих штанов. На островах его видели…
— Трусы это. В них купаются.
— Все одно страмно, — повторил Саша. И, помолчав, тоскливо добавил: — Эх, жрать как хочется!
— Что же ты не идешь домой? Ты ведь зашил?
— Да нет, так я, — отмахнулся тот. — Да и дома тоже жрать нечего. Вот когда у отца лодка была, мы тогда рыбу ловили. А как лодку увели…
— Как увели?
— Ну, украли… Так и совсем хуже стало. А верно, что у тебя брат с белыми воевал? — неожиданно спросил Саша.
— Не с белыми, а против белых. И ранен был. Вот сюда, — показал я на плечо.
— Здорово! — удивленный, выдохнул Саша. И вдруг придвинулся ко мне, оглянулся, тихо заговорил: — И у Кольки Буряка брата тоже ранили. А у Сережки Щуки отца — того вовсе убили. А живут как — хуже нашего! А эти гады, которые в буржуях были, нонче опять колбасу жрут, пузы — во какие! Вот и у Яшки Стрижа отец лавку заимел, а еще вторую в городе открыть хочет — это как, а? А еще Сеньку Беляка взять: у того отец — верная контра! Еще в царской армии офицером был, у Колчака тоже, а теперь булгахтером на хлебзаводе — во как! Блины кажный день из крупчатки жрут! Это почему, а?
Я не знал, что ответить Саше.
— Не знаешь? — сокрушенно переспросил он. — Вот и другие, которые воевали, не знают. — И, помолчав, уже совсем дружелюбно сказал: — А насчет Коровина ты не бойся, он таких, как ты, мало бьет. Он ваших родителей страсть боится. Его за Яшку отец, знаешь, как порол? Ужасть! А вот крестить — это он всех новеньких крестит. И Стрижа тоже, и Беляка, у которого отец контра… А меня Седеньким окрестил; смешно, правда? Это Яшка все: «Эх, ты бедненький, седенький…» А Коровин и окрестил. Он, Коровин-то, сам не горазд придумывать, у него вот где сила…
Саша не договорил. Над обрывом показалась тоненькая фигурка сестры. Увидав меня, Ленка замахала обеими руками и радостно сообщила мне:
— Коля, к тебе пришли! С понтонки! Иди скорей! И убежала, взмахнув косичками.
Рыжий Степка
Я заправил рубаху в штаны, попрощался с Сашей и поспешил домой.
Кто мог прийти ко мне? Да еще в такую даль, через весь город, мимо наших врагов «обозников», которые не пропустят к нам, знаменским, никого из мальчишек. Я перебрал в памяти всех своих прежних приятелей и знакомых, но так и не остановился ни на ком. А может быть, приехал кто-нибудь с севера? От папы? Ведь обещал же мне он прислать из Якутска живой подарок — лису или белку.
Но едва я влетел в прихожую, как столкнулся с рыжим Степкой. Он жил в одном с нами дворе, но я с ним не дружил, а видел его только тогда, когда его мать стирала у нас белье, а он помогал ей носить его, полоскать или развешивать на веревках. А за то, что он был веснушчатый и огненно-рыжий, мальчишки дразнили его Рыжухой и Конопатым.
— Здравствуй, Коля, — улыбнулся мне нежданный гость своими желтыми, тоже будто веснушчатыми глазами.
Вероятно, я с такой неохотой ответил ему на приветствие и так вяло пожал его крепкую, в крупных веснушках руку, что Ленка, наблюдавшая нашу встречу, фыркнула и ускакала во двор.
Я поспешил увести Степку в комнату, чтобы не увидели меня без ремня мама и баба Октя. И, не зная, с чего начать разговор, небрежно спросил:
— Ты с кем пришел?
— Один, — добродушно улыбнулся тот.
— Совсем один? Через весь город?
— Да нет, зачем, мы теперь от вас близко живем…
— В Знаменском?! — вскричал я, обрадованный такому неожиданному и полезному для меня соседству. Ведь Степка хоть и не был никогда моим другом, но учился вместе со мной, а это уже что-нибудь да значит. И даже заступался за меня в школе. Но Степка охладил мою радость.
— Да нет, я не в Знаменском.
— А где?
— Я в обозных…
Я так и сел. Вот это новости! Степка — и «обозник»! С «обозниками» только что дрались наши знаменские. Значит, он наш враг? И Сашин? И Яшки Стрижа? И мой враг? Вот так штука!..
— Мы еще до вас переехали. Матери работу в обозных мастерских дали, — спокойно объяснял между тем Степка. — У меня отец шорником был, а мать ему помогала. А когда отца юнкера убили…
— Ты зачем пришел?
— Я-то? Мне про тебя Синица сказал. С нами у понтонного моста который жил, помнишь? Отец еще у него хромой…
Синицу я не помнил. Да и не Синица волновал меня сейчас, а Степкина наглость. Надо же: явиться в стан врагов, да еще днем, да еще сразу же после драки!.. А Степка пялил на меня бесстыжие желтые, как у кошки, глаза и рассказывал, как, не замеченный пацанами, перешел он Ушаковку, пробрался огородами по всему Знаменскому к Синице и как тот, тайком от мальчишек, проводил его до самых наших ворот…
— Так ты шпионить пришел? И Синица твой — шпион,
