себе и жили, растили хлопок, таскали на хирман[5], сдавали государству, получали свои копейки, доили коров, баранов пасли, растили детей… Потом думают: вайдод[6], что сидим, поехали-ка лучше городских поколошматим!.. Так, что ли? Разумеется, нет. Тщательно спланированное и организованное выступление. Лично мне понятно зачем. Устроить погромы, потом показать пальцем: смотрите, люди, эта власть не может вас защитить! Доверьтесь нам, мы сумеем!
Он безнадежно махнул рукой.
Когда Рустам предложил еще по одной, я отказался, сославшись на какую-то ерунду. На самом деле причина была в том, что в любом случае – в зиндан потом или не в зиндан – для начала хотелось бы произвести хорошее впечатление.
3
Какая именно машина, вы спрашиваете?
Господи, ну какая тогда могла быть машина у председателя колхоза «Ба номи бисту дуюми Партсъезд»? Разумеется, ГАЗ-24 «Волга». Слышали песню группы «Сплин» про то, как издалека долго ехала черная «Волга», пахло бензином? Нет? Замечательная, между прочим, песня, при случае непременно уделите пять минут.
Да, «Волга». Только у «Сплина» она, во-первых, черная, во-вторых, старая, обшарпанная, вся дребезжит и едва тащится, а за мной прикатила белая – новая, мытая, вся с иголочки, вся, как это принято у председателей колхозов, увешанная бахромой и джамолаками[7] и не бензином разит, а чарует благоуханием: автомобильные отдушки наверняка из Ирана, откуда же еще.
Водитель – молодой парень, зовут Исфандаром, рослый крепыш, явно после армии, вежлив и немногословен, меня это порадовало, болтать не было настроения.
Когда выбрались на Гиссарскую дорогу, справа и слева потянулись хлопковые поля. Все было желтым и серым, убитым летней жарой. Однако то тут, то там вдали или совсем возле трассы виднелись небольшие россыпи разноцветья – словно бросили горсть боярышника пополам с фиолетовой алычой: это женщины-сборщицы выбирали хлопок из дозревших коробочек.
За старой крепостью свернули направо и еще минут через десять въехали в Рухсор.
Дом Мирхафизова не производил впечатления дворца – но это был очень, очень хороший дом.
Я выбрался на твердую землю, окинул взглядом двор, ряды виноградных шпалер. В пестроте сада взгляд терялся, выхватывая лишь несколько деревьев хурмы, – они, как везде, были прекрасны в своей обнаженности: листва полностью опала и на ветках оставались лишь плоды, оранжево горевшие, будто новогодние лампочки.
– Пожалуйста, сюда, – сказал водитель Исфандар.
Я догадывался, что увидеть Мухибу сейчас, скорее всего, не удастся. Но был рад и тому, что отвезли не сразу в яму.
Мирхафизов уже спускался с крыльца.
Честно говоря, я ожидал увидеть несколько иную фигуру. В моем воображении раиси колхоз, то есть председатель колхоза, мог выглядеть одним-единственным образом: плешь прикрыта тюбетейкой, несвежая белая сорочка, пиджачная пара, неизменный офицерский ремень, через который курдюком свисает брюхо. Обут в стоптанные пыльные ботинки. Этот тип не был мной выдуман, я миллион раз встречал его в газетах и на телевизионном экране. Весь опыт жизни говорил, что колхозный начальник не может быть иным.
Однако внешность Мирхафизова этому шаблону радикально не соответствовала.
Он оказался высок и плотен, но не пузат. Пышная седая шевелюра скорее красила его, чем напоминала о возрасте. Лицо тяжелое, командирское, глаза живые, с прищуром, взгляд цепкий настолько, что его хотелось назвать, если такое вообще возможно, крючковатым. Одет по-домашнему и вполне в традиционном стиле – простая белая рубаха, поверх нее легкий синий чапан, шаровары, галоши. Но если вообразить, что все мгновенно сменилось европейским костюмом и лаковыми ботинками, – богом клянусь, его можно было бы представлять любому обществу, а то и выпускать на любую сцену.
Мы начали здороваться. В некоторых ситуациях это не так просто, как кажется.
Каким бы важным председателем ни был Мирхафизов, сколь бы великим ни являлся колхоз и как ни богато выглядел дом, а все-таки таджикская вежливость есть вещь неотменимая: хочешь не хочешь, но каждый должен потратить пять минут на то, что по-таджикски называется «ахвол пурси» – расспросы о самочувствии собеседника и его здоровье, и все ли у него в порядке дома, и как вообще идут дела, и т. д. и т. п., – обязан, короче говоря, честно, без халтуры и увиливаний отвести время на ритуальное бормотание – но что есть сама вежливость, если не ритуал?
И вот мы бормотали, а я машинально думал, что сейчас он откроет рот по-настоящему и тогда, несмотря на внешние отличия, из него непременно полезет истинный раис. Другая мысль была о том, что вчера, оценив его голос и манеру речи по телефону, я ожидал увидеть нечто куда более сильное, грубое, жесткое, даже, может быть, жестокое, чем увидел сейчас, – однако если Мирхафизов и производил впечатление силы (а он его несомненно производил), то примерно такой, что таится в тигриных лапах – спрятанной за мягкостью, за подушечками.
Так или иначе, но раис все еще не выглядывал.
Вдоволь наулыбавшись и всласть подержав друг друга за руки (ладони у него были широкие и сухие), мы прошли в дом. Как я и предполагал, не в мехмонхону – гостевую комнату, где лишь стопы одеял да подушек, а в кабинет.
– Садитесь, пожалуйста.
Я сел.
Тут же какой-то тихий парень принес поднос – чайник, две пиалы, несколько блюдец со сластями. Бесшумно поставил и так же бесшумно удалился, на первых шагах ретирады чуть ли не пятясь.
– Давайте сразу к делу, – предложил Мирхафизов. – Мухиба мне о вас сказала.
– Да?.. Лестно слышать.
– Ты ее не трогал? – спросил он, доброжелательно на меня глядя.
Сказать, что я молчал, – это ничего не сказать.
– Вижу, не трогал, – определил председатель колхоза. – Ну хоть и на том спасибо.
Он невесело усмехнулся и покачал головой, о чем-то размышляя. Взял одну из пиал, налил чая на самое донышко, правой рукой протянул мне, левую при этом прижав к сердцу. Я, принимая, произвел ответный жест.
– Скажу честно: я хотел для нее совсем другой судьбы. Но… Все мы хотели для себя и близких другой судьбы. А оно вон как поворачивается.
Я уже несколько пришел в себя после ошеломившего меня вопроса, а потому смог хрипло спросить:
– В каком смысле?
– В таком смысле, что скоро здесь станет нехорошо. Дело идет к большим неприятностям. Очень большим. И долгим. Когда-нибудь, конечно, и они закончатся, но вот чем?
Он покачал головой, а я вспомнил слова Рустама насчет восточной сатрапии.
– Поэтому предлагаю такой порядок действий. Вы женитесь… – Председатель тяжело на меня взглянул, сведя седые брови. – Ты еще не против, надеюсь?
– Н-н-нет, – сказал я. – Нисколько. Наоборот.
– Потом я куплю вам квартиру в Москве, и вы уедете.
