мне обязательно придется вернуться к этим следам, я отыскал несколько особенно отчетливых отпечатков и прикрыл их хворостом.
«Неужели Дементьев? — недоумевал я, возвращаясь назад. — Но почему он так спокойно продемонстрировал мне фотоаппарат? Кстати, раньше я его у капитана никогда не видел, хотя неоднократно бывал у него на квартире. Проверяет? Но зачем? Какой смысл? Наоборот, на себя же наводит». — Я ничего не понимал.
Признаться, мне совсем не хотелось, чтобы капитан Дементьев оказался тем человеком, которого мы ищем. Как я уже говорил, мы были с ним приятелями, жили в одном доме, да и жены наши дружили между собой. И вдруг... Да, возможно, прав был подполковник Титов, когда говорил, что я плохо знаю людей.
Вспомнив сейчас об этом, я снова представил себе своего начальника. Представил, как он, не перебивая, будет слушать мой рассказ. А выслушав, посмотрит мне в глаза, как врач смотрит на больного, спокойно, без укора заметит: «А я что говорил?» — или что-то в этом роде...
Когда за деревьями показался скрадок, на меня налетел табунок чирков. Я сдуплетил. Одна утка упала почти к моим ногам. Подобрав трофей, я подошел к костру. Дементьев спал крепким сном хорошо поработавшего человека.
Опустившись на корточки, я опять уставился на его сапоги, хотя прекрасно понимал, что мне это сейчас ничего не даст. Просто я не мог оторвать взгляд от этого гвоздя. Потом, повесив на дерево ружье, я стал «подкармливать» костер. Заслышав мою возню, Дементьев сонно поинтересовался, как дела.
— Одного чирка взял, — похвалился я.
— И стоило на такую дичь заряд портить?
— Я на него даже два ухлопал, — присев рядом, признался я.
— Тем более, — пробурчал капитан и повернулся на другой бок.
— Слушай, Константин! — решился я наконец. — Скажи, тебе правую пятку не колет?
— Пятку? С чего ты взял? Не колет, — он слегка приоткрыл один глаз.
— Гвоздь у тебя в правом каблуке...
— Гвоздь? Какой еще гвоздь? — он сел, пошевелил ногой в сапоге и недоуменно пожал плечами.
— Да такой, знаешь, красивый и достаточно длинный, наверное.
— Ну-ка, выдвори его, — предложил Дементьев, протягивая мне охотничий нож.
Делать было нечего. Я взял нож, вытащил злополучный гвоздь и протянул его капитану.
— И правда красивый, — засмеялся он.
— Интересно, где это ты сумел его поймать?
— Это не я. Здесь в лесу таких гвоздей быть не может. Это, скорее всего, Михаил Потапыч где-нибудь подцепил.
— Какой Михаил Потапыч?
— Старшина Дунаев. Это его сапоги. Я на охоту одолжил.
«Слава аллаху, вроде пронесло», — подумал я и спросил:
— А почему Михаил Потапыч? Он же Иван Петрович, по-моему.
— А его все так кличут за походку. Переваливается-то он, как медведь...
Но я уже плохо слушал капитана. Теперь я понял эту разницу в следах, которая беспокоила меня там, на тропинке. Действительно, человек, «наследивший» на территории технической зоны, ставил ступни ног носками несколько внутрь, Дементьев же ходил широким шагом. «Значит, Дунаев», — подумал я, испытывая приятное чувство облегчения, и уже не особенно заботясь о логике, спросил:
— А фотоаппарат тоже у него позаимствовал? Что-то я раньше не видел его у тебя.
— Фотоаппарат? Фотоаппарат мой. На прошлой неделе купил во Львове, на рынке. И ты будешь первым, кого я запечатлел на фоне великолепной природы в такое прекрасное утро, — он широко развел руки.
Не в силах больше сдерживаться, я шумно, облегченно вздохнул. Значит, не он. Мне хотелось обнять Дементьева. Но Дунаев? Нет, тоже не может быть. Наш бывший солдат, остался на сверхсрочную и вдруг...
— Ну ты, неугомонная душа, будешь сегодня отдыхать? — прервал мои размышления Дементьев
— Обязательно. Обязательно буду, многоуважаемый Константин Николаевич, — заверил я, ложась на плащ-накидку.
Я тут же уснул. Капитану потом пришлось изрядно повозиться, чтобы разбудить меня на вечернюю зорьку.
— Ну, Олег, и здоров же ты поспать, — с улыбкой заметил он, когда я наконец поднялся на ноги...
3.
На другой день утром на командирском «газике» я поехал к месту вчерашней охоты. Начал накрапывать небольшой дождик, а с запада надвигалась тяжелая темная туча. Ливень мог испортить мне все дело, поэтому я спешил и выжимал из машины все, на что она была способна и сколько позволяла дорога.
Следы не успело размыть, и я, не откладывая, принялся за работу. Сделав с отпечатков сапог два четких гипсовых слепка и дав им затвердеть, я завернул их в газету и тронулся в обратный путь.
Вглядываясь сквозь исхлестанное дождем ветровое стекло в размокшую дорогу, я вспомнил осень, такую же погоду и первые свои безуспешные попытки найти подходы к неизвестному, спокойно и дерзко действовавшему у нас в «зоне». Дунаев ли это? А если да, то когда же и кто его завербовал?
Эти вопросы, естественно, повлекли за собой следующий: Кто его проглядел? Здесь было все ясно. Конечно, я. Но как? Надо будет еще раз хоть под микроскопом просмотреть его личное дело. Опять же сапоги. Про каблук с каким-то шипом я вспомнил лишь зимой, увидев снимок антенны. В это время резиновых сапог уже никто не носил. Не ходить же в самом деле по домам военнослужащих и шариться в чуланах и кладовках, где свалены ненужные вещи. Так-то оно так, а все же осенью-то можно было установить, кто наследил в «зоне», если бы я так легко не принял слов командира части о сварщиках.
Да что теперь говорить! Говорить будет подполковник, когда я ему доложу о «результатах» охоты, и вряд ли он скажет приятные вещи. К тому же неизвестно еще, как он отнесется к самим этим результатам.
Во-первых, Дунаев и в тот раз мог одолжить свои сапоги кому-нибудь. А во-вторых, сравнить-то слепки не с чем. Тех следов, как говорится, и след простыл, — я горько улыбнулся такому сопоставлению. Невеселый получился каламбур. Да, силы юридического доказательства мои гипсовые чурбаки не имеют и могут служить разве что наглядным уроком на будущее.
Поставив машину в гараж, я попросил у начальника штаба несколько личных дел и среди них дело старшины Дунаева. Запершись в кабинете, я с нетерпением раскрыл тоненькую папку. Со стандартной фотографии с уголком на меня смотрело широкое, простоватое лицо, может быть, слегка угрюмое. Глаза нацелены прямо в объектив и, как мне показалось, чуть более равнодушно и независимо, чем полагалось бы. Впрочем,
