якобы работаю штатным психологом в клинике.
– Да, побудешь в моей шкуре, не только же с психами тебе общаться.
– Все мы психи. Просто в разные периоды жизни.
– Мудра не по годам, принцесса.
– А то.
– Комиссар Фальконе рассказал хоть что-нибудь по этому пострадавшему? Раз мы к нему приехали прямо в поликлинику, да еще в воскресенье, он, видимо, не просто очередной подравшийся бездельник.
– Он, судя по всему, и не дрался, комиссар рассказал о налете на его квартиру: юношу избили в собственном доме, ничего не украли и ушли. Сразу, как узнаю его имя, я тебе отправлю сообщение.
– И я пробью по базе его адрес, узнаю, пострадали ли его родители, где они, и вообще, был ли он именно в своей квартире, – сказал Эмильен, зная лучше меня, что делать.
– Читаешь мысли, ну как бы я без тебя жила?
Мы вошли в «Трокадеро». Насколько пейзажно было на улицах Парижа, настолько же угрюмо было в помещениях клиники. Допрос в полицейском участке, на своей территории – это еще куда ни шло. А здесь, в этой обители болезней, старости и разложения хотелось и самой удавиться. Парадный холл здания и яркий цветущий сад на заднем дворе обманчиво пускали пыль в глаза – стоило пройти вглубь, в крыло тяжелобольных, как облупленные стены начинали давить, из них сочились яд недугов, хворь отчаяния и тоска по минувшим дням. Все эти допотопные кушетки и рентген-сканеры, обоссанные инвалидами простыни коек, воняющие спиртом бутылки, заполненные невесть чем зараженной кровью пробирки нагоняли тоску похлеще кладбищенских склепов, ибо там смерть уже поработала и сгинула, а здесь ходила по пятам за теми, кто был близок к пропасти, но пытался бороться.
Нас встретил врач, за которым был закреплен наш пострадавший, звали его Леонард Жибер.
– Доктор Жибер, меня зовут Мия Дифенталь, это Эмильен Гастамбид, окружная полиция Парижа, – мы показали удостоверения.
– Мадам Дифенталь, – кивнул доктор, – мсье Гастамбид, здравствуйте, чем могу быть полезен?
– Мы по поводу пациента из сто седьмой палаты, проводите нас, будьте любезны.
Леонард жестом указал на коридор: следуйте за мной, господа. Доктор, на вид не более сорока лет, уже с проплешиной на голове, шел, сомкнув руки в замок за спиной; на нем был белый, слегка помятый халат, штаны вообще походили на кальсоны. Видимо, в воскресенье он не ожидал принимать у себя полицию. Мы сами были не лучше: я переоделась в участке в спортивный костюм – единственное, что было с собой, потому что я планировала в конце дня заскочить в тренажерный зал побегать, хотя больше любила растяжки и йогу. Эмильен был хотя бы в джинсах и поло.
– Доктор Жибер, мы с коллегой не по форме, потому что поступила информация, что пострадавший может находиться в опасности или под слежкой религиозной секты. Первое время я буду представляться психологом вашей клиники, мне нужен халат моего размера, – произнесла я. Эмильен добавил:
– В каком состоянии сейчас пострадавший? Что-нибудь известно о нападавших?
– О нападавших неизвестно ровным счетом ничего. Патрульные нашли парня в Пятом округе Парижа прямо на улице Шантье едва в сознании, его избивал какой-то громила, который сразу сбежал. Ах, да, имя парнишки Адам.
– Ладно, это мы все выясним. Нам нужны имена патрульных, они обязаны были записаться в вашем дежурном журнале, а также письменный доступ к палате этого Адама на трое суток. Больше никого не впускать, даже охранников. В наше время подкупить можно любого, а деньги в сектах водятся.
– Все сделаем, мсье Гастамбид, мадам Дифенталь, – врач поклонился, остановил на ходу медсестру, которая вышла из сто седьмой палаты. – Мадлен, принеси халат для этой девушки и подскажи, как там Адам?
– Вроде немного угомонился после двойной дозы успокоительного, швы наложили, – ответила она и достала халат из шкафчика напротив, – вот, держите, ваш размер.
Я надела халат, плотно завязала его, чтобы скрыть спортивный костюм.
– Спасибо, дальше мы сами, – произнес Эмильен.
Врач с медсестрой ушли.
– Эмильен, давай так: если пациент не будет буянить, то ты поезжай через часик…
– …купить чего-нибудь вкусненького на обед, желательно с курочкой и кремовым десертом? – договорил он.
– Ты знаешь, как меня порадовать, дорогой мой Эмильен, – обняла я его и поцеловала в щеку, – мы сегодня тут будем долго, я хочу узнать побольше, и пока не оставим Адама на ночь одного. Охрана клиники не внушает мне доверия. Фанатиков не остановят эти старички с рациями, если они вообще существуют. Я пока скептически отношусь к показаниям пострадавшего, взятым у него уличным патрулем в первые часы после нападения. Это мог быть типичный бред человека в шоковом состоянии.
Итак, я вошла в палату к пострадавшему, его на самом деле звали Адам, и он утверждал, что год назад попал в секту, которая собирается убить его за побег. На этого беднягу, честно говоря, тошно было смотреть: порезы на лице, окровавленные бинты на торсе, под которыми угадывались множественные побои, ключица сломана, выбиты зубы, на руку уже наложили гипс. Увидев на нем лохмотья, я поняла, насколько он вчера ночью промерз: было около нуля градусов. Мы с Эмильеном как раз, выйдя из бара, садились в такси – на улице поливал, как из ведра, холодный февральский дождь.
Я достала и включила тайком диктофон, положила его за ножкой своего стула на пол – сидела я напротив койки пострадавшего, лицом к окну, спиной к двери. За окном было угрюмо, даже темно, тучи заволокли Париж непроницаемым куполом; казалось, солнце перестало существовать. В палате было зябко, и я не пожалела, что на мне под халатом спортивный костюм. Адам не знал, куда деть свои исхудавшие руки, не мог успокоиться, его осунувшееся забинтованное лицо скорее могло принадлежать свежей мумии, чем измотанному человеку, а нервозность его взгляда передавалась тревогой мне. Проработав в полиции три года, я уже знала, насколько важно научиться отгораживать себя толстой броней от воздействия психов и чудаков. Он с тревогой поглядывал на входную дверь.
– Успокойтесь, никто сюда не войдет, внизу охрана, я их предупредила о вашем особом случае, они будут более бдительны. Рассказывайте, что случилось.
И он поведал историю своего знакомства с некоей Евой на площади Бастилии. Адам часто перескакивал с одного на другое, путался в показаниях. Я, как психолог, сразу распознала в его поведении панические атаки, возникающие при определенных воспоминаниях, пришлось на ходу менять тактику.
– Адам, вот как мы поступим: давайте вспоминать с самого начала. Вы сейчас глубоко вдохнете, расслабитесь. Я вам не сказала, но в коридоре прямо за дверью сидит вооруженный коп – это я попросила его приехать охранять нас. Он не знает, почему вы здесь. Ни один человек не может сюда пройти, вы в полной безопасности. Я просто штатный психолог. Вы местный? Что вы делали на митинге иммигрантов? Я хочу услышать всю вашу историю. Полностью. С чувством, с толком, с расстановкой. Не упуская ни одной детали.
– Я изложу вам все, мадам Дифенталь, только пообещайте, что не расскажете ничего полиции.
Глава 3.
Кризис веры
Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.
И. В. Гёте, «Фауст»
Все выходные отныне я проводил на площади Бастилии, приходя ранним утром и дожидаясь того часа, когда впервые увидел Еву. Поймите меня, мадам Дифенталь: мне было семнадцать, я впервые влюбился, да еще в такую невообразимую девушку-мечту, и все бы ничего, но она почему-то ответила мне взаимностью. Это и доконало мою разгоряченную кровь, свело с ума. О какой трезвой логике могла идти речь? Вы сами, прошу прощения, помните себя, впервые влюбившуюся? А я ведь, как назло, из тех парадоксальных людей, что слывут ярыми скептиками, а на деле еще более доверчивы, ведь у каждого нигилиста найдется своя Ахиллесова пята.
Оставалась лишь одна дилемма: больше всего мне хотелось увидеть Еву
