глядя ему прямо в глаза. — Красные пришли навсегда.
Отец еще больше помрачнел. Он поднялся из-за стола, подошел ко мне плотную. Я видел, как желваки ходят на его скулах.
— Эх, Ленька, Ленька… — произнес он тяжело. — Выпороть бы тебя хорошенько, как в детстве, чтобы дурь-то из головы выбить! Да как же к теперь к тебе подступиться-то… — он горько усмехнулся, — ты же у нас при оружии теперь. Ты нонече — влаасть!
Он махнул рукой и ушел в сени, сворачивая самокрутку. Я понял, что между нами пролегла еще одна невидимая трещина. Он еще жил прошлым, а я уже шагнул в будущее. И это будущее несомненно связано с этой новой, жестокой, но, увы, единственно возможной властью. А наградной наган был моим первым шагом на этом пути.
Миновала зима девятнадцатого-двадцатого годов. Зима, принесшая Красной Армии громкие, решающие победы. Был окончательно разгромлен Деникин на Юге, его остатки бежали в Крым, где их возглавил барон Врангель. На Востоке пал режим Колчака, причем самого «верховного правителя» расстреляли в Иркутске. Действительно, Гражданская война близится к концу. Но весной двадцатого года грянула новая беда — война с панской Польшей. Пилсудский, мечтавший о «Польше от моря до моря», ударив по ослабленной Украине, занял Киев. Снова потянулись на запад эшелоны с красноармейцами, снова зазвучали на митингах призывы «Все на борьбу с белополяками!».
Тем не менее наша жизнь в Каменском потихоньку входила в мирное русло. Днепровский завод почти не работал — не было ни сырья, ни топлива, да и рабочие разъезжались, кто куда. Открылись школы, в том числе и моя бывшая гимназия, снова ставшая «единой трудовой школой второй ступени». Я, конечно, опять сел за парту, наверстывая упущенное. В нетопленных классах учеба шла тяжело — многие посещали школу лишь ради пустых, но горячих щей. И была еще одна тревога, которая с каждым днем становилась все сильнее. Зима в тот год выдалась на удивление малоснежной, а весна пришла ранняя, сухая и ветреная. Солнце палило не по-апрельски жарко, земля быстро высохла, потрескалась. Дождей же почти не было: так прольется несколько капель, пыль прибьет, и снова — суховей.
Мать, Наталия Денисовна, все чаще с тревогой поглядывала на небо, вздыхала.
— Ох, Леня, чует мое сердце, недоброе это лето будет, — говорила она, когда мы сидели вечером на кухне. — Снегу не было, дождей нет… Земля сухая, как порох. Все приметы — к засухе. Как бы голод опять не начался, не дай Бог!
Ее слова тяжелым камнем падали в мою душу. Я-то прекрасно помнил, что действительно, в это время произойдёт страшный голод, особенно — в Поволжье. Мы, конечно, живем не на Волге, а на Днепре, но год все равно простым быть не обещает. Отец, Илья Яковлевич, обычно не одобряющий все эти «бабьи толки», тоже хмурился, качая головой.
— Да, Наташа, права ты, — соглашался он. — Старики говорят, такая сушь к большому недороду. На заводе уже идут разговоры, что с провиантом у нас туго будет. При большевиках-то не забалуешь: что по карточкам положено, то тем и жив будь. А чего-там с карточек-то проку? Муку по карточкам и так еле-еле выдают, а что дальше будет — неизвестно!
Дед Денис, старый луганский казак, знающий толк в крестьянских приметах, тоже качал большой седой головой:
— Да уж, не к добру все это. Птица низко летает, трава не растёт, скотина худая… Плохо дело, внучек. Очень плохо. Если небо не сжалится, не пролетит дождичка, будь беде великой.
Даже мой друзья, обычные беззаботные мальчишки чувствовали эту нависшую над всеми опасность. Днепр, обычно полноводный и мощный, заметно обмелел, обнажая песчаные косы. Пыль висела над городом вертикальным столбом, забиваясь в нос и в горло, скрипела на зубах. На уроках в школе пожилой учитель географии с умным видом рассказывал нам о циклонах и антициклонах, как о причинах засухи. Но его научные объяснения мало утешали. Мы видели сухую, растрескавшуюся землю, иссохшие ручьи, чахлые всходы на огородах и понимали — природа готовит нам тяжелое испытание. В городе чаще всего можно было увидеть очередь за хлебом, за керосином, за солью. Рынок снова отменили, но люди все же торговали «из-под полы», однако цены там росли не по дням, а по часам. Начались разговоры о продразвёрстке, о том, что у крестьян будут собирать последний хлеб для нужд армии и голодающих городов.
Тревога витала в воздухе, густая, как пыль от суховея. И я, тринадцатилетний мальчишка с наградным наганом за пазухой и слабым знанием будущего в голове, чувствовал себя песчинкой в этом надвигающемся урагане. Я мог бы предвидеть беду, но как ее предотвратить? Как помочь своим близким, своему городу, своей стране? Эти вопросы не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я понимал, что начинается настоящая, взрослая жизнь, полная опасностей и ответственности. И от того, какие решения я буду принимать, зависит не только мое будущее, но и будущее всех тех, кто был мне дорог.
Глава 2
Заканчивалась весна, приближалось лето, а жара в Каменском была такая, будто давно уже на дворе стояла середина июля. Злое, раскаленное добела солнце палило нещадно с самого утра, как будто хотело выжечь все живое на этой многострадальной земле.
Вода сильно спала, обнажив прибрежные коряги, плавник и широкие песчаные косы, похожие на ребра умирающего великана. Вода уже была по-летнему теплая, начинавшая «цвести» от жары, и старые рыбаки, качая головами, говорили, что рыбы в этом году, вернее всего, не будет.
Огороды, уже который год выручавшие жителей Каменского, производили печальное зрелище. Картошка, посаженная еще в середине апреля, взошла чахлыми, желтоватыми ростками и тут же начала вянуть, скручивая листочки. Морковка и буряк, посеянные с такой надеждой, и вовсе не показывались из растрескавшейся, как древесная кора, земли. Капустная рассада, которую мы с Верой и Яшкой поливали из старых, дырявых леек, несмотря на все наши старания, скручивалась в трубочки и сохла на корню.
— Ох, беда, Лёня, беда будет, — снова и снова вздыхала мать, глядя на наш засыхающий огород. Ее лицо, обычно миловидное и живое, выглядело озабоченным и усталым. — Если дождей не будет прямо сейчас — сгорит урожай, и хлеб на полях, и все сгорит!
Между тем, кушать-то хотелось уже сейчас, в мае. Отец получал рабочий паек — он снова ходил на завод, где авральным порядком мастерили еще одни бронепоезд, теперь уже
