на его представление о том, каким должен быть российский либерализм.
Как и другие российские неоидеалисты, Кистяковский обращался к учению Канта для того, чтобы противостоять позитивистам с их уверенностью в том, что любая интеллектуальная деятельность может быть объяснена с помощью законов природы, и писал, что «наряду с законами совершающегося или законами природы существуют еще особые законы оценки, законы человеческие или нормы, определяющие истину или ложь, добро и зло, прекрасное и уродливое» и что «факт установления особых законов оценки, или норм, свидетельствует об автономии человека, а последняя, несомненно, указывает на свободу человека вообще и человеческой личности в особенности» [Кистяковский 1907; Кистяковский 1916а: 193][294]. Однако именно те идеи, из-за которых Кистяковский отказался от марксизма в пользу неокантианства, и отличали его от таких российских мыслителей, как Струве, Бердяев, Булгаков и Франк[295]. Как и другие приверженцы юго-западной (баденской) школы неокантианства, Кистяковский разделял учение о существовании двух классов наук: естественных и «наук о культуре» – и считал, что изучение общества должно проводиться строго научными методами. Вслед за Вин-дельбандом и Г. Риккертом (1863–1936) он утверждал, что социология является естественной наукой (Naturwissenschaft) с соответствующей четкой методологией, основанной на категориях Канта. Как и в естественных науках, все социальные явления следовало разбить на отдельные факты, и только после этого можно было определить причинно-следственные связи между ними и выявить общие закономерности, регулирующие общественные отношения[296].
Кистяковский был приверженцем аксиологического подхода Виндельбанда и его последователей из юго-западной школы неокантианства, считавших, что вопрос об объективности моральных ценностей можно разрешить трансцендентально, не прибегая к метафизике, однако в своем антионтологическом видении неоидеализма он зашел дальше других мыслителей[297]. Здесь он опирался на учение Зиммеля, говорившего об эпистемологической ограниченности «культурных» (гуманитарных) наук, и заявлял о необходимости научного изучения общества без использования онтологического подхода[298]. Кистяковский возражал против сведения всех процессов и структур к единому главному принципу; именно такой редукционизм и привел к тому, что многие неоидеалисты занялись формулированием метафизических постулатов о нравственном мировом порядке и вере. В предисловии к своей докторской диссертации «Общество и индивид (методологическое исследование)» он писал: «Всякий монизм – как материалистический, так и идеалистический – оказывается необходимым образом и метафизическим. Он представляет собой конечный, а не исходный пункт развития науки» [Kistiakowski 1899; Кистяковский 2002; Щедровицкий: 18][299]. Подход Кистяковского был в большей степени индуктивным: его не столько интересовали истоки (метафизические или нет) нравственного мирового порядка, сколько то, что можно узнать о социальных процессах с помощью научного исследования нравственного поведения индивидов. Он был убежден в том, что этика является чисто научной дисциплиной и что этические проблемы можно исследовать (и разрешать) исключительно научными методами, не обращаясь к метафизике. Резюмируя свою статью, написанную для сборника «Проблемы идеализма», Кистяковский подчеркивал: «Мы добиваемся осуществления наших идеалов не потому, что они возможны, а потому, что осуществлять их повелительно требует от нас и от всех окружающих нас сознанный нами долг» [Кистяковский 1902: 393]. В итоге он отнес это «сознание долга», которое в своем роде объективно и необходимо, к реальности, определенной им как трансцендентально-нормативная [Щедровицкий: 19].
В 1904 году Бердяев писал о том, что российский неоидеализм разделился на две фракции, отличающиеся своим отношением к метафизике, о котором шла речь выше: «Одна решительно метафизическая, с тяготением к религии трансцендентного, другая этико-гносеологическая, плывущая в русле кантовского трансцендентального идеализма» [Бердяев 19046:684]. В 1907 году Кистяковский еще четче заявил о своей принадлежности к отдельной «этико-гносеологической» ветви идеализма в своей статье «В защиту научно-философского идеализма» [Кистяковский 1916а: 190][300]. Его нежелание помещать личность и идеалы в высшую онтологическую реальность имело важные последствия для его либерального учения. Вместо того чтобы исследовать индивидуальную автономию в кантовском понимании (путь, который привел многих неоидеалистов к метафизике и религии), Кистяковский задался вопросом, как индивидуальное сознание долга связано с жизнью в обществе. Рассуждая о близости между индивидуальной автономией и моральной ценностью, он пришел к выводу, что социальная справедливость является категорическим императивом. Все это, в свою очередь, перекликалось с его увлеченностью идеей о том, что стремление индивидов к самосовершенствованию неизбежно обусловлено социальным контекстом и что наши личные цели зависят от взаимоотношений с другими людьми (подробнее об этом Кистяковский писал в своих политических работах).
Отказавшись от персоналистского подхода к свободе и нравственности и пытаясь расширить идеализм Канта, выводя его за рамки индивидуального и частного, Кистяковский естественным образом стал склоняться к понятийному аппарату, в котором важная роль принадлежала таким концепциям, как справедливость, закон и гражданское сознание.
5.1.2. От социальной этики к социализму
На размышления Кистяковского о взаимосвязях между личной свободой, нравственностью и общественным благополучием, опубликованные в различных статьях того времени, в значительной степени повлияли его давняя дружба со Струве, с которым он познакомился еще в студенческие годы в Германии, и участие в «освобожденческом» движении. В июле 1903 года он принял участие в учредительном съезде «Союза освобождения» в Шаффхаузене (Швейцария), а затем стал активным членом кадетской партии. В описываемое время он уделял большое внимание редакторской работе в журналах «Юридический вестник» и «Критическое обозрение», а также преподаванию права[301].
Политическое мировоззрение Кистяковского сформировалось под влиянием философии Канта и кантианской идеи о нравственной ответственности индивида. В этике он исходил из идеалистического представления о том, что форма «долженствования» неизменна, но его содержание меняется по ходу прогресса, что нравственные законы едины для всех индивидов (без исключения) [Kistiakowski 1899:155; Кистяковский 2002]. Однако особенно его интересовали установление взаимосвязи между практическим разумом, по Канту, и более общими социальными процессами и вопрос о том, как универсальные этические принципы могут быть реализованы с учетом исторического контекста в той или иной «культурной общественности» [Кистяковский 1916а: 251; Vucinich 1976а: 138]. Кистяковский пытался связать воедино социальные и индивидуальные аспекты кантовского учения, объявив справедливость объективной и универсальной категорией, необходимой для понимания социальных явлений, пусть даже только в социальном, а не природном мире [Кистяковский 19166: 176–186][302]. Согласно Кистяковскому, «стремление к справедливости», являвшееся нравственным, но при этом, по сути, социальным принципом, было одним из имманентных и безотносительных условий человеческого существования. В частности, всеобщее стремление к уважению и признанию, по его мнению, было обусловлено тем, что все индивиды обладают равной моральной ценностью. Кистяковский писал о том, что нравственные обязательства по улучшению жизни индивида внутри общества традиционно принимали форму правовых норм. Таким образом, закон берет на себя историческую и необходимую с научной точки зрения роль внешней оболочки социальной справедливости: обобщенные социальные ощущения и устремления,
