было возможно; зато Папу чуть не хватила кондрашка, – лекарям пришлось выпустить целый таз его крови, дабы привести Его Святейшество в чувство. Еле-еле придя в себя, он распорядился отправить своих лучших шпионов на поиски Бенвенуто, но в Риме было много улиц, улочек и переулков, где терпеть не могли папских соглядатаев.
Дом, в котором скрывался Бенвенуто, находился как раз на одной из таких улочек. Невзирая на то что все ее обитатели знали, кто скрывается у них, ни единый человек не проговорился. Когда некий ретивый папский агент пришел сюда и начал вынюхивать, не здесь ли прячется Бенвенуто, то принужден был выслушать десятки житейских историй об обитателях улицы, их повседневных делах и ежедневных скандалах, но имя Бенвенуто никем не было упомянуто. Даже глуповатого вида мальчишка, который забавлялся плевками на забор, не поддался на уловки шпиона, но давал такие идиотские ответы на его вопросы, что у папского агента пропала всякая охота с ним беседовать. А на следующий день труп ретивого шпиона выловили из реки, и больше никто в ту улочку не совался.
…К великому посту нога у Бенвенуто полностью срослась и зажила; пора было уезжать из Рима. Для беспрепятственного выезда он избрал тот же способ, что и при отъезде из Флоренции, то есть переоделся в монашескую одежду, но если тогда Бенвенуто был похож на молодого послушника, то теперь – на сурового аббата, ведущего аскетический образ жизни.
Пьетро проводил его до конца улицы.
– Ах, синьор Бенвенуто, – говорил он, сдерживая слезы, – если бы я мог поехать с вами, если бы я только мог! Клянусь, для меня нет ничего лучше, как следовать всюду за вами, слушать ваши речи и учиться у вас! Но моя жена опять на сносях – а наш первенец, а мой дом, а моя лавка? Как мне бросить все это? Поверите ли, синьор, в последнее время я часто вспоминаю войну и вздыхаю, – не оттого, что там было трудно и опасно, а потому, что это были лучшие месяцы моей жизни. Сколько славных дел мы совершили под вашим началом! А ваши разговоры об искусстве: у меня будто глаза на мир открылись. Ах, синьор, синьор, если бы вам не надо было уезжать, или если бы я мог поехать с вами!
– Что зря вздыхать, Пьетро? – отвечал Бенвенуто, похлопывая его по плечу. – Я же не вздыхаю о том, что прожив большую часть жизни, не имею ни жены, ни детей, ни дома, ни лавки, а из денег у меня осталось только несколько золотых монет. У тебя же имеется все то, чего лишен я, – так кто из нас счастливее?
– Но у вас есть еще талант! – горячо возразил Пьетро. – Есть искусство, которому вы служите!
– Да, правда, – кивнул Бенвенуто. – Лишь это у меня и осталось. Что же, пойду искать того, кому нужен мой талант и мое искусство. Прощай, Пьетро, ты был хорошим товарищем.
Глава III. При дворе опального герцога
Часть 1. О том, что незаконное проникновение на родину не приносит радости. О том, как искусство может вызвать мизантропию. О применении анатомии к политике
В пасмурные февральские сумерки Бенвенуто постучался в дверь отцовского дома. Шум, который раздавался там, сразу стих, и внутри все замерло. Бенвенуто постучался еще раз. Тишина. Тогда он забарабанил в дверь изо всех сил. Послышались робкие шаги, и испуганный женский голос спросил:
– Кто там?
– Откройте же, черт возьми! Я – Бенвенуто, сын синьора Джованни. Битый час стою на улице, стучусь, а мне никто не открывает.
– Бенвенуто? – недоверчиво переспросили его.
– Да, да, Бенвенуто! Скажите отцу, что я вернулся, и впустите же, в конце концов, меня в дом!
Залязгал замок, и дверь открылась. На пороге стояла пожилая, бедно одетая женщина. Подняв масляный светильник, она подслеповато щурилась на Бенвенуто.
– Боже мой, ты ли это? – воскликнула она.
– Да это я, а вы кто?
– Ты не узнал меня?
Бенвенуто вгляделся в ее черты.
– Господь Всемогущий! Козочка, сестра! – вскричал он.
Она заплакала:
– Узнал все-таки… Входи, входи в дом! Не стой на пороге, проходи к столу… Как ты постарел, – сказала она, когда Бенвенуто вошел. – У тебя седина появилась в бороде, и лицо огрубело. А обо мне и говорить нечего: совсем старуха, сам видишь.
– А где отец?
Козочка заплакала еще сильнее.
– Ах, бедный Бенвенуто! Ты не получил наше письмо? Отец умер еще в прошлом месяце. Он так хотел повидаться с тобоюй перед смертью!
Бенвенуто остолбенел.
– Умер? Отчего?
– Чума, – ответила Козочка сквозь рыдания.
Бенвенуто взял у нее светильник, поставил на комод, и обнял сестру. Она плакала, а он сжимал ее в своих объятиях и молчал, потому что сказать все равно ничего не мог, мешал ком в горле.
– В городе карантин, – сообщила она, отплакавшись. – Никого не пускают. Как тебе удалось пройти?
– Через старый подземный ход. У всех ворот стоят караулы, а у решетки подземного хода нет ни одного солдата, – ответил Бенвенуто. – А решетка настолько ржавая, что отвалилась, стоило мне на нее слегка нажать.
Когда он это сказал, на втором этаже, у лестницы раздалось приглушенное детское хихиканье. Бенвенуто поднял голову и заметил две детские физиономии, которые тут же спрятались от него.
– А это кто там? Мои племянники?
– Племянники? – улыбнулась Козочка, вытирая нос и глаза передником. – Да они давно все выросли, переженились или повыходили замуж, и разъехались кто куда. А это мои внуки, дети моего сына Луиджи. Он стал моряком и плавает в дальние страны, а его жена со своими ребятишками живет со мной, – она, бедняжка, сирота. Только сейчас снохи здесь нет, еще до начала чумы она поехала в монастырь помолиться за Луиджи, да и застряла там; переживает, поди, о ребятишках-то.
– Вы получали мои деньги? – спросил Бенвенуто.
– Да, отец передавал нам все до последнего гроша. Если бы не ты, не знаю, как бы я смогла поднять своих детей. У мужа жизнь не заладилась, дела шли из рук вон плохо, а потом он еще и к вину пристрастился. Перед Рождеством он умер, упокой Господь его душу, а я переехала к отцу вместе со снохой и внуками. Отец был нам рад, царство ему небесное, но больше всего он хотел тебя видеть.
Козочка опять начала всхлипывать.
– Где похоронили отца? – Бенвенуто погладил ее по голове.
– В монастыре Святой Марии. Вообще-то, всех умерших от чумы хоронят на особом кладбище, но для нашего отца сделали исключение, – сквозь слезы сказала
