я. — Родители и сестра прекрасно знают, что сын не любит конфеты, но их ему передают…
— В точку попал! Не подумал, — мрачно согласилась Клава. Мы втроем сидели на кухне, пили «индюшку» и ели вкуснейшие мамины орешки со сгущенкой. — Он вообще тогда способность думать потерял. Говорит, все, как в тумане. А потом еще на зону ему посылка пришла — не сало, не махорка, не носки и телогрейки, а точь-в-точь такая же коробка, красненькая. И записка печатными буквами: «Кушай, целую, Клава».
— И что?
— А то! Я, как услышала, сразу поняла, что это подстава. Кто-то мной представился! Никогда я в жизни я не подписывалась Клавой, когда с братом общалась. Он меня всегда «сеструхой» звал, ну я так и подписывалась в записках, например: «Зайди в магазин, там выкинули апельсины. Займи очередь, я позже подойду. Сеструха». И печатными буквами я разве что в шесть лет писала…
— А как конфеты-то назывались?
— А никак, — пожала плечами Клава. — Будто самодельные, говорит, но вкусные очень…
— А дальше? — упавшим голосом спросил я.
— Опять, говорит, умял сразу несколько штук, — посетовала сестренка. — Сначала, говорит, хорошо так стало, а потом резко — приступ ярости, прямо убить кого-то захотелось. Подрался там с кем-то из охранников, вот его в ШИЗО и закрыли. Какой-то странный «доброжелатель» у него объявился. Знала бы, кто это, вырвала бы ему руки и в одно место вставила… И дрянью этой шоколадной насильно накормила.
— Странно это все, — подумав, сказал отец. — А еще меня знаешь что, Клава, удивило в твоем рассказе? Что Коле на зону пришла всего одна коробочка. Вес передачи для заключенных, наверное, строго ограничен, да?
— Да, — согласилась Клава. — До двадцати килограмм вроде… Кажется, так. И посылки можно слать только с определенной периодичностью. Каждую неделю сумки принимать не станут.
— А ему самому не показалось странным, — продолжил папа, — что семья, зная о том, что он голодает, вместо того, чтобы собрать нормальную передачу, ограничилась конфетками? Я думаю, родственники обычно стараются напихать как можно больше еды и теплых вещей. Да и друзья сделали бы так же — набили сумку под завязку. Значит, никакой это не родственник и не друг.
Девушка уронила голову на руки, лежащие на столе, и зарыдала.
— Так и знала, что сделать ничего нельзя… Теперь условно-досрочное ему точно не светит…
— Ну-ну, — отец присел рядом и осторожно обнял ее за плечи. — Почему сразу нельзя-то? Не расстраивайся. Мы же тут не лясы точить тебя позвали. Что-нибудь придумаем. Съешь-ка лучше еще пару орешков. Перемелется, мука будет. Эх, не мастер я успокаивать женщин… Была бы моя Оля тут…
Я понял, что дальше бездействовать нельзя. Не хватало еще, чтобы Клава от постоянных рыданий сошла с ума и, как Колька, бродила потом по городу с пустыми стеклянными глазами. Пусть отец посидит пока на кухне с Клавой. А мне нужно делать дело. Я молча поднялся, пошел в комнату, включил компьютер и начал работу.
Глава 17
За всеми хлопотами я и не заметил, как практически зажили мои раны, полученные во время дурацкого падения из окна. Главный врач «Склифа» Николай Васильевич хорошо знал свое дело. Заявился я потом к нему на «Колхозную» лишь раз — снять швы. Больше никаких вопросов о моем таинственном перемещении во времени врач мне не задавал — его, как увлеченного человека, интересовала только медицина и больше ничего.
Тем временем настало первое сентября, и начался учебный год. С одной стороны, я был этому рад — началась движуха, общежитие наполнилось студентами, всегда было с кем поболтать, покурить, попеть песни под гитару… Я ходил на пары, слушал интересные (и не очень лекции), писал конспекты, вновь увиделся со странноватым ученым Игорем Михайловичем, который два года назад случайно попал в двадцать первый век. Тогда чудаковатый профессор чуть не сошел окончательно с ума, когда очутился в современном парке Горького и увидел множество людей, которые разговаривали сами с собой, прижав к уху странные прямоугольники… Но сейчас он, конечно же, напрочь об этом забыл. Историю с симулятором машины времени ученый тоже не помнил. Он все так же бубнил, читая лекции, ругался на ленивых студентов, не желающих учиться, и крошил себе мел на брюки…
Все вернулось на круги своя. В общаге снова стало шумно, весело, на этажах стоял запах пельменей, супа и чьего-то горелого ужина, а чтобы помыться, теперь нужно было отстоять очередь. Вернулись в общежитие старые приятели, появились новые… В общем, жизнь шла своим чередом. Мои товарищи Валька и Кирюха благополучно оттрубили свою смену в должности вожатого и вернулись в Москву. Валька, правда, в общагу уже не вернулся — он уже окончил институт и получил диплом. Я же только-только перешел на четвертый, предпоследний курс. С некоторой грустью я смотрел на пустую кровать товарища и постеры, висящие на стене. Его студенческая пора закончилась… Как все-таки было здорово, когда мы жили вместе…
— Заселяйся к нам уже, Валя, тем более что институт ты уже окончил, чего тебе по съемным комнатам маяться, пожил ты в общаге свое, — радушно предложила ему будущая теща, когда он, отработав смену вожатым в лагере, вернулся в Москву и заехал к невесте в гости. — Мы к тебе присмотрелись, за два-то года, поняли, что парень ты отличный. Ну зачем вам дальше по паркам целоваться? Тем более заявление подано у вас с Тамарой, свадьба уже через месяц. Живите, как взрослые люди. К чему все эти формальности? И отец не против, да?
Тамарин папа, который, сидя в кресле-качалке, читал газету, кивнул.
— Ясное дело. Хоть сейчас оставайся. Сам хотел давно предложить. Ненаглядная твоя только рада будет, да, Тома? Знаю, что сам ты не попросишь.
Высокая, статная Тамара нежно погладила жениха по руке и улыбнулась ему. Тот сидел рядом, просто млея от счастья. Жизнь его устроилась наилучшим образом. Он, естественно, уже отсчитывал дни до того дня, когда будет наконец засыпать рядом со своей возлюбленной. История их любви разворачивалась у меня на глазах, они прекрасно подходили друг другу, как «инь» и «янь», и я ни на секунду не сомневался, что ближайшие пятьдесят лет Валя с Тамарой проживут в любви и согласии. А там посмотрим…
— Забыла совсем! — всплеснула руками теща. — Мы же, пока
