того, что снег рухнул на землю и позволил дому впервые в году подставить озябшую щеку целебному апрельскому солнцу.
В это время на пороге появился угрюмый Ланцелот и, увидев меня, заявил:
— Пса я забираю с собой, так и знай, ему полезно попутешествовать. Очкарик, нахрена тебе столько чемоданов? Давай хоть помогу нести!
— Не забирай его, — попросил я. — Он же старый.
— Ничего он не старый, — огрызнулся Ланцелот. — Сам ты старый.
С этими словами он подхватил Профессоровы вещи и собирался уже спускаться, но Профессор его остановил.
— Друг мой, не хотелось бы, чтобы вы расставались врагами. Все-таки столько пережито вместе…
— А мы и не врагами расстаемся, — ответил он. — Мы друг про друга все знаем теперь. Будешь при дворе на осенний сезон, — обратился он ко мне. — мы там вместе на турнире всем пасть порвем. Я и девиз тебе набросал, ну так — оно, конечно, мишура, а все-таки какая-никакая документация. А не будешь, так и хрен с тобой, потом меня и самого уже ищи-свищи. Каждому свое.
— Ну-ну, — сказал Профессор и направился к лестнице.
Ланцелот снова нахмурился и пошел за ним.
— Ты, самоделкин, только не забывай, — сказал он через плечо. — Любой лес каждую минуту может оказаться ненастоящим. Леса-то ведь бывают и зачарованные.
Я подумал и отозвался:
— Не учи ученого, — а потом вышел из комнаты следом за ними, прикрыв за собой дверь поплотнее.
Внизу они встали рядышком, как пара клоунов в цирке, и оба протянули мне на прощанье руки.
— Счастливо оставаться, — проговорил Профессор. — Передайте Лидии, что я всегда буду рад видеть ее на лекциях, какой бы университет не предложил мне кафедру.
Лидия! Вот проклятье, я совсем позабыл о Лидии!
Профессор продолжал:
— Я думаю, мы встретимся еще когда-нибудь. Я в этом даже уверен, — и он тихонько рассмеялся. — Я ведь запомнил ваш адрес.
Я погладил пса по шелковистой макушке и легонько дернул за длинное ухо. Мне ужасно не хотелось, чтобы Ланцелот забирал его, но потом я вспомнил, как он радовался, когда Анни брала его с собой в лес, лаял, вертелся волчком, бил по полу мохнатым хвостом и становился ей на плечи передними лапами, — и решил, что лучше уж пусть и пса уведут из этого дома. Может быть, ему и дом-то без Анни не в дом, откуда нам знать. И вообще, чем скорее все они уйдут отсюда, тем скорее уйдет Анни.
Когда все они втроем спустились в сад и пропали среди призрачных весенних деревьев, будто бы вытканных на гобелене, — пропали так же необъяснимо и обыденно, как появились, — я только пожал плечами и вернулся в дом, а дверь так и оставил открытой. За зиму она немного просела и стала тяжело закрываться, да и потом, было уже почти совсем тепло.
Лидия сидела на ступеньках, обхватив колени руками, и молча смотрела на меня. Ее волосы были опрятно заплетены в косы.
— А ты почему не ушла с ними? — спросил я ее.
— Мне не хочется, — ответила она.
Спустя несколько дней я обратил внимание на то, что перила стали царапать ладонь, вот тогда-то я и заметил наконец эту чертову надпись, от которой теперь никаким лаком не могу отделаться. Написано было: habeat sibi, уж к нынешнему-то времени я запомнил. Разумеется, я понятия не имел, что это такое, и очень рассердился.
— Можно подумать, что дом для того и был построен, чтобы тут каждый что-нибудь нацарапал! — возмущенно сказал я Лидии.
Она бережно погладила надпись пальцем, как будто это был какой-нибудь крохотный симпатичный зверек, которого она к тому же была сердечно рада видеть, и откликнулась:
— Да это латынь, ничего такого. Переводится: «пусть владеет», вроде как «ну и черт с ним».
— С кем — с ним? — не понял я.
— Ну, с тобой, наверное.
Я посмотрел на нее внимательно, но нет — она была совершенно серьезна. Тогда я заявил:
— Это Профессорова работа. Латынь ведь.
Лидия рассмеялась.
— Ой, да ты что! У Профессора разве латынь. Вот Ланцелот латынь знал — это да, раз в десять лучше Профессора. Это ведь он девиз для тебя подобрал. Видишь, проявил остроумие. — Она помолчала, а потом добавила: — Мне не хватает Ланцелота. Тебе разве нет?
Я отмахнулся от нее:
— Глупости!
Чтобы избавиться от надписи, я сровнял ее смолой, а потом перекрасил перила, но все равно рука, когда проводишь по тому месту, чувствует, как будто что-то колется. Я очень недоволен!
Я перемыл и убрал в шкаф собачьи миски, навел порядок в оставленных комнатах. Я распахнул в них окна пошире, и дом наполнился чудесным весенним сквозняком, зябким и налитым сразу всеми лесными запахами: влажной земли, молодой травы и старой травы, перегноя, ила и нагретой хвои. Теплой мокрой тряпкой протер я полки и столешницы, ящики снаружи и ящики изнутри, выгреб из тумбочек забытые Профессором журналы, какие-то фотооткрытки, надорванные проездные билеты, подобрал Ланцелотовы пивные крышечки и нашел под матрасом какой-то необычайной пышности и красоты белоснежный кружевной воротник, который и вовсе непонятно зачем был ему нужен.
В конце концов я замер среди распахнутых качающихся ставней и дверей, ворчащих и скрипящих, охрипших и простывших, несмазанных и ссохшихся, — замер и ощутил, что дом наполняет меня новыми силами, как почва дает силы деревьям, чтобы они росли, крепли и жили вечно. Может быть, я даже хотел бы стать деревом в своем лесу и забыть обо всех огорчениях; иногда бредешь сквозь чащу и испытываешь такую слабость, такое ясное желание не идти никуда больше — просто остановить эту нескончаемую горизонталь под ногами и устремиться по вертикали вверх, чтобы ничего не было между тобой и небосводом. Я все хватал деревья за руки, пытался постичь закон их неподвижного хоровода и научиться стоять в такт. И, мне кажется, иногда у меня это получалось.
Весенние туманы поднимались над землей, золотистые, зеленые и желтые, тревожили уток на реке, и они разбрызгивались по воздуху при каждом громком звуке, взлетали над тяжелой неподвижностью воды в последний миг — и не попадались в малиновые силки заката. Лидия все время что-то читала, и я почти не замечал ее присутствия, за что был благодарен. Она сидела в библиотеке, свернувшись в Профессоровом кресле, а над ней висело несколько полок с маленькими пестрыми книжечками с научной фантастикой, которые в тусклом желтом отсвете
