тебе ничего плохого, а за спрос не наказывают; спрос – не грех. Не желаешь пустить меня на ночлег, не хочешь сказать, где живет Понтормо, – ну и черт с тобой! Оставайся за своим забором, бирюк!
Бенвенуто дернул лошадь за повод, поворачивая ее к проселку.
– Погоди! Погоди же минуту! – прохрипел голос сверху. – Мне вроде бы знакома твоя манера поведения; и в лице твоем есть что-то знакомое. Да ты, никак, Бенвенуто?
– Да, это я, – удивился Бенвенуто. – А ты-то кто?
Опять раздалось похожее на смех бульканье.
– Я тот, кого ты ищешь. Я – Понтормо.
– Ты – Понтормо? Теперь я скажу тебе, что ты врешь! – возмутился Бенвенуто. – Понтормо живет на вилле, а не на скотном дворе. Понтормо – известный живописец и душа общества, он никогда не станет жить в таком убожестве!
– Тем не менее, я – Понтормо, и я живу на скотном дворе, – саркастически произнес голос. – Виллой мое жилище называют местные остолопы, желая позабавиться на мой счет, как будто меня могут тронуть их идиотские насмешки! Впрочем, не буду тебя убеждать, что я – это я. Если хочешь, можешь зайти ко мне; не хочешь – так уезжай туда, откуда приехал.
Бенвенуто засомневался.
– Но как мне войти? – спросил он. – Тут нет ни калитки, ни ворот.
– Я спущу тебе лестницу: взберешься по ней.
– А моя кобыла?
– Если она у тебя не лазает по лестницам, то ей придется остаться снаружи.
– Ее надо покормить.
– У меня нет корма для лошади.
Бенвенуто огляделся по сторонам.
– Ладно, – сказал он. – Я стреножу ее и пущу вон на тот луг, где много прошлогодней травы. Он твой?
– Здесь все мое на две мили вокруг.
– А волки в ваших местах водятся?
– Всех извели. Кроме меня, – пробурчал Понтормо.
…За оградой скотного двора располагались три постройки: бывший хлев, заваленный разным хламом, большой погреб, забитый разнообразной снедью, и лачуга скотника, переоборудованная под жилой дом.
В доме горел огонь в очаге; на стол Понтормо выставил солонину, жареную баранью ногу, пресные лепешки, нарезанные круги репчатого лука в глиняной миске и бутылку красного вина.
– Итак, зачем ты меня искал? – спросил он, наполняя стаканы.
Бенвенуто с изумлением смотрел на него, не в силах поверить, что этот угрюмый неопрятный человек и в самом деле тот веселый щеголеватый Понтормо, которого он знал когда-то.
– Сколько лет мы не виделись? Ты был тогда другим, Понтормо, – сказал Бенвенуто.
– Ты тоже был другим, Бенвенуто, – ехидно заметил его бывший товарищ. – Ты сильно постарел. Что-то плохо наш Святейший Папа заботится о своем ювелире.
– Наш Святейший Папа умер, а его место занял проходимец, которому место на галерах. Тебе разве неизвестно, что происходит в Риме?
– Кое-что мне рассказывает один местный дурачок, снабжающий меня все необходимым. Из его слов трудно что-либо понять, но я и не стараюсь. Какое мне дело до того, что там происходит? – с неудовольствием заметил Понтормо. – Впрочем, я слышал о смерти старого Папы и выборах нового.
– Так вот, при новом Папе я уже не придворный ювелир, я – преступник, сбежавший из тюрьмы, куда он меня посадил! – сообщил Бенвенуто, залпом выпив свой стакан вина.
– Ты поссорился с ним? Зная твой характер, удивляться не приходится. Наверно, ты дал ему пощечину или пырнул его ножом. Или ты пальнул в него из пищали? – хмыкнул Понтормо.
– Я бы с удовольствием сделал в отношении него все это, но не успел: меня схватили внезапно! – Бенвенуто сверкнул глазами.
– Нет, я ошибся, сказав, что ты постарел, пыл в тебе прежний, – сказал Понтормо, пристально глядя на Бенвенуто. – У кого душа горяча, тому не страшен холод старости… Так из-за чего ты повздорил с Папой?
– Я никоим образом не задел и не обидел его, – стал рассказывать Бенвенуто, – но этот негодяй в тиаре, этот мерзавец на престоле Святого Петра обвинил меня во всех смертных грехах и приказал заключить в замок Святого Ангела. В тот самый замок, который я защитил от злодеев, захвативших Рим! Да если бы не я, они убили бы и покойного Папу, и всех кардиналов, включая проклятого Алессандро, нынешнего понтифика! Есть ли предел человеческой подлости, спрашиваю я? Ведь мало того что меня посадили в тюрьму, меня хотели еще и убить по распоряжению Его Святейшества! Лишь Бог спас меня от неминуемой смерти, – ну, а после я сбежал из замка. В Риме меня ищут, все мое состояние отнято в казну; пришел я туда ни с чем, ни с чем и ушел. Вот, приехал на родину к отцу, но отец умер, а у меня тут полно врагов, ты же знаешь, поэтому мне нужно найти место, где я могу осесть и подзаработать. Затем я тебя и разыскивал: может, ты мне подскажешь, куда мне направиться, где в наших краях можно найти теперь истинных ценителей искусства, имеющих возможность по достоинству оплатить труд мастера?
– Нашел к кому обратиться, – из горла Понтормо вырвалось давешнее, похожее на смех бульканье. – Я порвал все связи с внешним миром еще три года назад. Я никого не вижу, кроме того дурачка, который приносит мне еду и всякие разности, нужные для жизни. Я и не хочу никого видеть, люди мне противны.
– Но отчего в тебе произошла такая перемена, друг? – с набитым ртом сказал Бенвенуто. – Ты был самым жизнерадостным из всех нас.
– Ты хочешь услышать рассказ о том, как теряют жизнерадостность? Тебе мало своих огорчений? – желчно произнес Понтормо. – К тебе, ведь, Фортуна тоже обернулась задом.
– Ничего плохого в этом нет, Фортуна – прекраснейшая женщина, и я с удовольствием посмотрю на ее великолепную задницу, – рассмеялся Бенвенуто. – А если взглянуть на вещи философским образом, то получится, что судьба нам всегда показывает либо одно срамное место – спереди, либо другое – сзади. Кого-то, возможно, это и ужасает, но меня радует; я люблю женщин со всех сторон.
– С каких пор ты сделался зубоскалом? Оставь свою насмешливую философию, коли взаправду желаешь узнать, как теряют интерес к жизни, – процедил Понтормо сквозь зубы, с трудом сдерживая раздражение.
– Прости, друг. Я весь во внимании и клянусь, что буду серьезен, как подобает в данном случае, – Бенвенуто, разомлевший от тепла, еды и вина, развалился на стуле и приготовился слушать.
– Пока ты добивался славы в столице, я был на самом пике успеха у нас, во Флоренции, – начал свой рассказ Понтормо. – Много лет я писал картины на любой вкус и кошелек; я умел угодить заказчику, я верно понимал, что от меня требуется. Вместе с тем, я никогда не опускался до халтуры: даже
