критический словарь», 1695–1696), Макиавелли был современным Аристотелем и ради научного знания и его исчерпывающей полноты не удержался от описания действий как добродетельных, так и порочных князей – и не намеревался признавать действия последних легитимными. В конце концов, даже если Фома Аквинский, признанный святой, переписал и одобрил те же самые отрывки из «Политики», можно ли обвинять за это Макиавелли?
Теоретик смешанного строя
Среди идей, которыми обогатил европейскую политическую мысль Макиавелли, одной из главных станет его подход ко всестороннему обсуждению государственного строя Древнего Рима. Мы уже отмечали, что он опирался на новаторские уроки Полибия и Дионисия, однако новый подход родился именно из «Рассуждений» – легко увидеть их влияние в трудах таких ведущих деятелей, как Джаннотти, Боден, Харрингтон, Сидни, Монтескье, Руссо. Все они часто упоминают Макиавелли и еще чаще молчаливо вдохновляются его произведениями. Однако его наследие можно проследить и у тех авторов, которые не ссылаются на его труды напрямую, например у знатока античности Карла Сигония в его сочинении «Об афинской республике» (De republica Atheniensium, 1564), первой современной реконструкции афинской политической системы, которой суждено было сформировать образ греческой демократии, остававшийся неизменным вплоть до XIX века. Отчасти благодаря посредничеству Монтескье «Рассуждения» сыграли определяющую роль в дискуссии о системе сдержек и противовесов и в первой волне современного процесса конституционализации (конец XVIII – середина XIX века), оказав особое влияние на основной закон США (1787–1789). Однако, вероятно, главная черта плодотворной «посмертной жизни» Макиавелли как теоретика форм правления и конституционного инженера заключается в том, что в его уроки почти всегда вносились коррективы, призванные смягчить их тон, – и первые такие поправки внес еще Гвиччардини. В качестве примера можно привести хотя бы вопрос об устранении магистратуры, которая, как сказано в «Рассуждениях», уравновешивает чрезмерную власть богатых, – то есть института народных трибунов. Впрочем, заметным исключением могут стать конституции некоторых южноамериканских стран.
Макиавелли – революционер
Политические мыслители, уделяющие внимание балансу различных сил, интересуются прежде всего тем, как функционирует государство в обычное время. Однако урок, преподанный Макиавелли, прослеживался во всех западных странах, где произошли радикальные революции: это Голландия (1568–1648), Англия (1642–1651), США (1775–1783), Франция (1789–1799), Италия (1796–1799). И в «Государе», и – еще в большей степени – в «Рассуждениях» повстанцы находили оправдание социальных конфликтов и даже красноречивую защиту своего права на восстание, а также руководство к построению нового республиканского политического порядка. Совершенно исключительным образом Макиавелли постоянно, причем в одно и то же время и без каких-либо противоречий, оказывался теоретиком как институциональной стабильности, так и радикального разрыва – особенно на этапе проработки законов, когда новый политический порядок только начинает устанавливаться. В частности, то одобрение народных волнений в Древнем Риме, которое мы видим в его трудах, можно рассмотреть как настоящий поворотный пункт в истории политической мысли, поскольку в нем находили источник вдохновения крупнейшие теоретики XVII–XVIII веков (Томмазо Кампанелла, Мальвецци, Сидни, Монтескье, Габриэль Мабли, Адам Фергюсон, Руссо, Альфьери, Адамс, Томас Джефферсон). Позднее, в XIX веке, основополагающую роль конфликта в политике окончательно признали как либералы, так и марксисты.
Однако это лишь основные тенденции, поскольку влияние Макиавелли легко обнаруживается в самых разных контекстах и у разных авторов с середины XVI до конца XVIII века. Достаточно двух небольших, но весьма показательных примеров, чтобы составить представление о широте охвата его наследия. В 1668 году польский студент Иоганн Хенрик Нойман защитил в Братиславе тридцатистраничную докторскую диссертацию «Макиавелли без Макиавелли» (Machiavellus sine Machiavello), в которой попытался доказать, что все принципы правления, которым учил Макиавелли, существовали и прежде – и более того, носят универсальный характер. Для этого он проанализировал недавнее маньчжурское завоевание Китая и провозглашение династии Цин (1644), показав, что различные военачальники, генералы и претенденты на престол применяли те же самые приемы, о которых говорит «Государь», совершенно не зная об этом трактате. Подобный аргумент, еще до Ноймана, приводил Конринг в отношении греческой и римской истории. А через несколько лет немецкий драматург и профессор Христиан Вейзе применит его к неграмотным селянам в своей остроумной прозаической комедии «Крестьянский Макиавелли» (Der baürischer Machiavellus, 1679). И точно так же, когда Ост-Индская компания, первое в мире акционерное общество, напрямую спонсируемое голландским правительством, в 1602 году начала прибыльную торговлю с Индией, ее руководители вдохновлялись «Историей Флоренции», а именно рассказом о том, как Банк святого Георгия, которому Генуя выплачивала государственный долг, управлял колониями республики и в обмен на кредиты забирал себе земли и ресурсы (8.29). И хотя Макиавелли никогда не признавал важности географических открытий своего времени – даже несмотря на то, что среди его друзей был брат Америго Веспуччи, флорентийского моряка, давшего имя американскому континенту, – оба примера доказывают, как скоро его идеи распространились по всему свету и начали успешно применяться для интерпретации и формирования новых, неожиданных реалий, с которыми столкнулись европейцы в ходе своей военной и торговой экспансии.
В зеркале Великой французской революции (1816–1945)
С трудами Макиавелли были знакомы многие французские революционеры, в том числе благодаря Монтескье, Мабли и Руссо – философам-просветителям, которые в значительной степени опирались на его труды. Поэтому с началом Великой французской революции некоторые идеи «Государя» и «Рассуждений» были вновь приняты и переосмыслены во Франции и Италии. Вновь вспомнили о недостатках «щедрости» государя, который разоряет граждан, притворяясь, что обогащает их, о важности воинской повинности, о необходимости гражданской религии, о пользе народных судов, о положительном влиянии социальных конфликтов. Однако все подобные представления уже широко присутствовали в радикальной эпохе Просвещения, их широко обсуждали, и после штурма Бастилии (1789) они уже не казались оригинальными.
Настоящий перелом в интерпретации Макиавелли произошел несколько лет спустя, после падения Наполеона и Венского конгресса (1815), когда революционный опыт получил переоценку. Великая французская революция произвела настоящий переворот, ознаменовавший конец сословного общества старого режима (дворянства, церкви и третьего сословия). К власти пришла буржуазия, и на всем европейском континенте установился новый Кодекс Наполеона (1804), официально устранивший феодальные порядки и утвердивший равенство всех граждан перед законом. Однако прежде всего раскол 1789 года поставил под сомнение идею о том, что монархи носят свой титул с соизволения Бога и, соответственно, обладают особой священной легитимностью – которая, с другой стороны, обязывает их соблюдать церковное учение. Поэтому не случайно революционеров первым делом обвинили в том, что они «отделили политику от религии» (и от ее этических принципов), присвоив право издавать законы по своему усмотрению и по любому поводу. В результате после возвращения Бурбонов на французский престол (1815) реакционная пропаганда стала утверждать, что революционеры, нарушив вековые традиции королевства, последовали тираническим предложениям «Государя», предоставлявшим правителям полную свободу действий. Впервые эта формулировка,
