выпустят. Или утопят, или расстреляют, и он невольно дернулся. И опять сзади жестко выкрикнул Розов:
— Еще дрягнешься — пулю тебе под шапку. Ишь, метит все время в сторону.
— Мне нечего метить, — ответил Костя, — безвинному-то.
— Безвинному, — хмыкнул опять Розов, а Срубов оглянулся, осклабился:
— С девками опольскими плясать захотели. С моей Олькой. Да я, кузнец, с Олькой-то в «стояцки» играл, а ты улещивать взялся.
Костя знал, что за «стояцки». Значило это: если парень вечер простоял с девушкой, закрыв ее шубой, пальто ли, наутро мог засылать сватов к родителям.
— Мне до Ольки нет дела, — проговорил он, шмыгая носом нарочно. — Искали инвентарь в деревне для работы, а по пути и на вечеринку.
— Инвентарь они искали, — передразнил Розов, затянул заунывно:
И-эх, да любовь ты, навеки остылая...
«Песни поют, пляшут кадриль, обнимаются под шубами в «стояцки», — подумал Костя, — а убийцы».
— Долго еще идти? — спросил он неожиданно для себя. — Спать захотелось.
— Не сносишь сапога, — отозвался Срубов. — Ишь ты, какой важный, спать ему захотелось... Эй, Матвей Гаврилович, — крикнул он сидевшему на подводе Кроваткину, — ты останови лошадь да дойди до Хромого. Мало ли там кто поджидает нас.
— Сам бы мог, — хрипло отозвался Кроваткин, но послушно слез с подводы, передав вожжи Ольке, пошел к чернеющему впереди за кустами остову какого-то строения. Телега остановилась — все встали. Теперь Костя разглядел: перед ними был сгоревший дом. Кирпичи трубы кой-где высыпались — черные трещины зияли, как раны. Обгорелые головни, сцепившись, напоминали кучи заснувших огромных змей. Потянуло далеким запахом застоявшейся въедливой гари.
Розов проговорил с какой-то торжественностью:
— В священном писании сказано: пес возвращается на свою блевотину, а чисто омытая свинья ищет прежней грязи.
— Это ты к чему? — спросил Срубов, придерживая воротник пальто рукой, загораживаясь от все еще летящих клочков тумана.
— Проходили когда-то здесь, — ответил Розов. — Вот к тому... Или забыл?
— Разве забудешь... Дрягался тот мужик...
Срубов всхохотнул вдруг так резко, что сзади чавкнула грязь — может, Розова шатнуло в сторону.
— Ты тогда, — сквозь смех заговорил, — из маузера по курам. Они летят, а ты их из маузера. Только пух...
Костя похолодел. Он представил, как такой же туманной и лунной ночью вошла в эту маленькую деревню банда Осы и как вершила она расправу над теми, что жили в доме. Представилось пламя в небо, крики и звуки выстрелов и кудахтанье сбиваемых пулями куриц...
«Надо бежать, — решительно приказал он сам себе. — Будь что будет, а бежать».
Розов стоял, поигрывая маузером, и смотрел на остов дома. Мышков курил папиросу, присев на корточки. А на тропе показалась фигура Осы. Как видно, он шел замыкающим. Он спросил:
— Чего встали?
— Проверка, — ответил Розов. И сразу же донесся окрик Кроваткина:
— Давайте, эй...
Телега заскрипела, застукала по бревешкам моста. Они миновали пепелище и вышли к длинному, похожему на барак дому. На берегу реки стал слышен плеск воды, охваченной светлой рябью, скрип дверей в доме. Несколько поодаль, за косогором, темнели еще две избы. Казались они тоже обгорелыми, печально поблескивали стекла в окнах. Возле одной лежала на земле вверх дном лодка, торчали багры, приставленные к стене. Может быть, здесь жили рыбаки, спавшие сейчас бездумным и безмятежным сном.
Из дома, похожего на барак, прихрамывая, вышел мужик в домотканой холщовой рубахе, опорках, в широких штанах, которые поддерживал, чтобы они не свалились. Космы волос падали ему на глаза, он откидывал их на затылок, все приглядывался к своим ночным гостям.
— Эге, — сказал не то с радостью, не то с сожалением, — Вася, и сам Ефрем, и Павел Иоаннович, Матвей Гаврилович, а вот этих что-то не знаю, — ткнул он пальцем в Мышкова и в Костю.
Срубов постучал по крыльцу сапогом, ответил:
— Узнаешь, а пока вымыть бы сапоги... Нашлендаем тебе в хоромах такой отарой.
— И так зашлендано, — ответил Хромой, и сказал: — Лошадку-то, Матвей Гаврилович, под навес ставьте... А сапоги только и есть что от глины отчистите.
Он пошел внутрь избы, и тут же заплыло желтым светом одно из окон: зажглась керосиновая лампа. Дуло маузера ткнулось Косте под лопатку, он послушно поднялся вслед за Срубовым на крыльцо, вошел в сени. Пахнуло из открытой двери запахом кислых щей, дегтя, смолы. Наверное, хозяин варил сегодня смолу, чтобы конопатить лодку.
Женский голос сказал с озлоблением:
— Где ж я столько жратвы достану?
— Пожарь-пожарь, — сказал, кажется, Хромой. — Однова-то не объедят тебя, чай... Да «Ваньку-вихляя» достань.
В сенях было темно. На скамейке белело ведро с водой. Колыхался в нем черпачок, позвякивая ручкой о дужку. Вторая дверь, в хлев, была открыта, и в лунном свете через отворенные ворота была видна фигура Кроваткина, распрягающего лошадь на дворе. Олька, похожая на свой узел, сидела все еще на подводе, точно спала. За двором начинался погнутый забор и те же осинники, которые тянулись всю дорогу по обе стороны тропы. Светлая полоса, пробиваясь сквозь крышу, легла через хлев, через настежь отворенные ворота, через колючие верхушки частокола.
Четко выделялись в глубине хлева гладко оструганные жерди омшаника и головы овец, вытянутые к потолку, застывшие в каком-то голодном ожидании. И эти овцы, прижавшиеся друг к другу, заставили невольно вспомнить свою избу, свой хлев и омшаник, такой же, в углу. Вот вышла мать, надергала охапку сена с повети, сунула ее в ясли... В старенькой шубе, в валенках, окутанная в платок, одинокая и печальная. Неужто он больше не увидит ее?
«Бежать, — опять сказал сам себе. — Будь что будет».
Розов подошел к ведру, зачерпнул в ковш воды, стал пить с наслаждением, медленными глотками. Позади незримо возвышался Мышков, покашливая глухо — половицы ныли под его сапогами.
Из глубины избы донесся голос Срубова:
— Симка не был? Должен быть с пироксилином да патронами.
«Пироксилином и патронами, — отозвалось в памяти Кости. — Где они берут этот пироксилин и эти патроны?»
— Нет, не приезжал, — ответил Хромой. — Вот только связной ваш дед Федот... Спит за печью на тюфячке... А то и не спит. Дохтел только что.
— Давай тогда деда Федота, — обрадовался Срубов, закричал: — Эй, дед Федот! Ну-ка, подымайся. Глянешь тут
