казни. Мне стало интересно, даже нужда отошла на второй план, а они как внезапно откроют дверь! Ну а что мне было сказать? Сунули в подвал, а утром передали сюда. Надеюсь, смилостивятся. Они так-то нормальные, сын вообще у них душка, в такой же академии учится.
Я навострила уши, улавливая интересную информацию, но в этот момент со стороны коридора донеслась громкая ругань, затем звук удара – глухой и тяжёлый.
И венчал всё это долгий, протяжный стон, от которого по спине пробежали мурашки.
Девушки отпрянули к стенке, я застыла как статуя, узнав голос того, кто так грязно ругался.
А через миг у решётки возник Даррайн.
Бледный от ярости, ректор держал за шкирку стражника, который зажимал ладонями разбитый нос. Между пальцев ручьём струилась кровь, стекая на одежду и капая на пол.
Глаза Орхарда метали молнии, и девицы испуганно охнули, инстинктивно вжимаясь в стены.
Стражник дрожащими руками отпер дверь, едва не выронив пластину. Услышав громкий щелчок, Даррайн рванул решётку на себя, едва не выворачивая петли, и оглушительно рявкнул:
– Чего глазами хлопаешь? На выход, живо!
Глава 54
Я стрелой вылетела из камеры, ощущая лютый гнев ректора.
– А нас? – донёсся позади обиженный голос одной из девиц. Кажется, той красноволосой.
Орхард бросил через плечо с такой холодной злостью , что у меня мурашки побежали по хребту:
– Сами разберётесь. Мне одной за глаза хватает.
Я тем временем торопливо пробиралась вперёд по коридору, надеясь увеличить дистанцию между собой и сгустившейся за спиной штормовой тучей ректорского гнева. Гулкое эхо шагов отскакивало от стен, смешиваясь с бешеным стуком пульса.
Не успела я отбежать и на десяток шагов, как пальцы Даррайна впились в мою руку капканом, дёргая на себя.
– Куда рванула? – прошипел он мне в затылок. – Рядом идёшь, ясно?
Спорить с Орхардом было себе дороже, поэтому я молча опустила голову, едва поспевая за его стремительной походкой.
У выхода из тюремного корпуса меня ослепил яркий свет, такой непривычный после тёмной камеры! Я зажмурилась, часто моргая и вытерла ребром ладони слезящиеся глаза.
Привыкнув к солнцу, я разглядела у входа роскошный экипаж – четвёрка белоснежных лошадей, а на начищенных до блеска лакированных боках кабины золотом играл королевский герб.
Даррайн рывком распахнул дверцу, да так, что она хлопнула о бок, оставив на нём глубокую вмятину. Я молча юркнула внутрь и забилась в самый дальний угол. Мягкая кожа сидений благоухала тонким цветочным ароматом смешанным с изысканными пряностями.
Неужели Даррайн позаимствовал его у короля ради… меня?
Орхард занял сиденье напротив, откинув голову на мягкий подголовник. И я уже набрала воздуха в грудь, чтобы поблагодарить его за спасение, но он резко вскинул руку.
– Молчать, Дельвиг, – отчеканил тоном, от которого у меня заледенели конечности. – Любое неосторожное слово станет для тебя приговором. Так что держи рот закрытым пока я не позволю.
Язык намертво прилип к нёбу. Поджав губы, я кивнула, вдыхая приятно пахнущий после затхлой камеры воздух.
До ворот академии мы ехали в тягостном молчании. Тишину нарушал лишь монотонный перестук копыт, да восхищённые голоса жителей столицы, коим посчастливилось лицезреть торжественную процессию.
Когда экипаж остановился, внутренности скрутило тугим узлом. Даррайн выскочил наружу и жестом указал – марш на выход! А стоило ступить на каменную мостовую, как пальцы Орхарда снова превратились в кандалы на моём запястье.
Двор кишел студентами, что делились впечатлениями после шествия кэррейской делегации, правда сейчас их ждало зрелище не менее интересное. Десятки глаз впились в нас – в разъярённого ректора и меня, которую он тащил за руку, как нашкодившего щенка.
Шея горела от чужих взглядов – кто-то шептался, кто-то откровенно показывал пальцем. Щёки пылали жаром, несмотря на прохладный воздух.
Когда дверь его кабинета наконец захлопнулась за нами, я выдохнула с болезненным облегчением. Орхард, наконец, отпустил мою руку, и я украдкой растёрла запястье, на котором остались следы его пальцев. Направившись к столу, он рывком выдвинул ящик, достал чистый лист бумаги и с такой силой шлёпнул его на столешницу, что аж каменная чернильница подпрыгнула!
– Пиши, – процедил он, пригвождая бумагу ладонью.
Я бочком протиснулась к столу, осторожно опустилась край стула.
– Простите, а что писать? – еле слышно переспросила, готовясь к худшему.
И, к сожалению, не ошиблась.
– “Заявление на имя ректора Орхарда Д., – прорычал он, буквально выплёвывая каждое слово. – Прошу отчислить меня, Эверли Дельвиг, по собственному желанию, потому что я зря занимаю место на экспериментальном боевом факультете Академии Даркайна.”
– Но я не... – слова застряли в горле, а взгляд, пропитанный осознанием своего положения, устремился на чёрные от гнева глаза ректора.
– Молчать! – рявкнул он так, что аж стекло зазвенело. – Пиши, кому сказал! “По причине того, что я, Эверли, мать его, Дельвиг, не способна следовать приказам командования! Ректор велел сидеть в комнате, а я, Эверли, безголовая, Дельвиг, решила сделать всё по-своему и едва не спровоцировала крупный скандал на королевском уровне!"
Что-то внутри меня надломилось, как сухая ветка. Я подскочила на ноги, едва не опрокинув стул, и протестующе воскликнула:
– Не буду этого писать! Я вас искала!
Даррайн замер. В следующую секунду и я застыла без движения, наблюдая, как его лицо становится безэмоциональной маской.
Секунда, другая, и он поднёс ладони к лицу, принявшись массировать виски большими пальцами. А когда заговорил, его голос звучал напряжённо-тихо, что пугало сильнее любого крика:
– Нашла, – произнёс он с горькой усмешкой. – Довольна?
Я сглотнула комок в горле и часто заморгала, отгоняя с глаз предательскую влагу.
– Ректор Орхард, я получила записку, – торопливо объяснила ему, хлопая дрожащими пальцами по карманам в поисках смятого бумажного листка. – Там было написано... про маму. Что ей грозит опасность. Я должна была...
Пальцы, наконец, нащупали шероховатый, чуть влажный комок, и я протянула его Даррайну. Сжав губы в жёсткую линию, он развернул его и хмуро ознакомился с содержимым.
– Жива твоя мама, – процедил сквозь зубы, и что-то в его взгляде дрогнуло. – Она ещё со вчерашнего дня находится в Школе под охраной.
Несколько мгновений я стояла в оцепенении, пытаясь переварить услышанное. Мама жива.
Всё это время в безопасности.
А я... что?
Туго натянутая струна в груди со звоном лопнула, и все эмоции выплеснулись наружу волной жидкого огня.
– А мне сказать нельзя было?! – в ушах загудело
