Нет в деревне кур-несушек,
Нет давно скотины.
Только жаркий ветер сушит
Сети паутины…
Горше нет картины.
Позаброшенное поле
Заросло бурьяном.
Лишь петух кричит на воле
От тоски или от боли,
Как гуляка пьяный.
В хмурых избах мрак ютится,
Свет в окне чуть дышит.
Без хозяина землица —
Что изба без крыши…
Тише, кочет, тише.
Без молитвы, по поверью,
Не сплетёшь и лапти…
А живут во всей деревне
Полторы-две бабки
Да старик на лавке.
Нинка
По асфальтовой тропинке,
Что вдоль улицы бежит,
Поутру соседка Нинка
На базар в райцентр спешит.
На плече с натугой тащит
Две сумы наперевес.
Спотыкается всё чаще —
Знать, в сумах немалый вес.
Разумеется, не тонна,
Но в сумах стоят рядком
Шесть объёмистых бидонов
Со свежайшим молоком.
Нинка скажет, как отрубит:
– Что мне длинные рубли!.. —
Нинке жалко, что в округе
Всех коров перевели.
Нинка отроду отменно
Знает сельские дела,
Потому козе на смену
Трёх бурёнок завела.
Рассудила Нинка верно:
– Рубль крепчает пятаком!.. —
Нинка, первый здешний фермер,
Кормит город молоком.
Трудно новое наладить,
А порушить всё легко…
Пейте, горе-демократы,
Вместо водки – молоко!
«Ах, ты, реченька-река…»
Ах, ты, реченька-река
Красноталовая!
Из какого далека
Ты пожаловала?
Где таится твой исток
С ключевой водой?
Где твой левый бережок,
А где правый твой?
Прячет издавна тебя
Глушь чащобная,
И блестит воды слюда,
Как лощёная.
Ах, ты, реченька-река
Старорусская!
Не мелка, не глубока,
В меру узкая.
Ты торишь, как человек,
Путь нехоженый…
Знать, у нас с тобой навек
Судьбы схожие.
Березняк
В этой роще берёзовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет…
Николай Заболоцкий
Березняк за селом, березняк
Розовеет, как снег, на рассвете.
Вот и снова я сердцем отмяк,
Березняк на пригорке приметив.
Вот тропинка уводит к реке,
Вот пылит полевая дорога…
Почему от берёз вдалеке
Сердце бьётся труднее намного?
Березняк за селом, березняк
Поредевшей листвою полощет.
Что ни ствол – восклицательный знак
В светлой книге берёзовой рощи.
По тропе я шагаю без слов,
Молча книгу природы листая,
И темнеет на фоне стволов
Многоточьем скворчиная стая.
«Меркнут краски вечера, словно на иконе…»
Меркнут краски вечера, словно на иконе.
Августовской свежестью полнится простор.
А на горизонте – небесном подоконнике —
Дозревает сочный солнца помидор.
От реки крадётся влажная прохлада,
Над лугами воздух трепетно-духмян.
В череде картофельных опустевших грядок
То ль ботва дымится, то ль ползёт туман.
Сумерки тягучие травы ниже клонят.
Клён ладони чуткие к дому распростёр.
Катится за низкий неба подоконник,
Наливаясь красками, солнца помидор.
«Жируха-осень входит в терем августа…»
Жируха-осень входит в терем августа,
Заладили унылые дожди,
И только георгины головастые
Взирают с клумбы гордо, как вожди.
Ползут туманы вдоль реки простуженной,
И пестрядь леса блёкнет день за днём,
Станицы галок в мутном небе кружатся
И тянутся за дальний окоём.
Осока рубит стынь ударом сабельным,
Густеют тучи, влагою дыша,
Но светлым ожиданьем лета бабьего
Живёт моя осенняя душа.
«Порхает первый снег доверчиво…»
Порхает первый снег доверчиво.
Душе становится теплее.
На фоне неба посветлевшего
Снежинки кажутся темнее.
Ах, эти хлопья невесомые!
Который раз вас в жизни вижу.
Промчались ливнем дни весёлые,
Моя зима всё ближе, ближе.
Я жил – рубашка нараспашку.
Не раз давила душу слякоть,
И так бывало сердцу тяжко,
Что впору сдаться и заплакать.
Но, жизнью тёртый и сечённый,
Стезю судьбы торю я смело.
Взгляну на небо: снег-то – чёрный!
Смотрю на землю: снег-то – белый!
«Разыгрался день морозный…»
Разыгрался день морозный.
Солнце – словно решето.
Дуб на взгорке, с виду грозный,
В меховом застыл пальто.
На лесной дороге пусто.
Конь размашисто летит.
Сочно, вкусно, что капуста,
Снег под полозом хрустит.
Эхо в кронах сосен гулко
Вторит цокоту копыт.
Снова санная прогулка
Память сердца веселит.
В чаще звуки тише, глуше…
Здравствуй, мой сосновый рай!
И дерёт мороз за уши:
«Эй, разиня, не зевай!»
Церковь среди поля
Средь русского поля,
На вьюжном просторе
Старинная церковь уныло стоит.
Хлебнула она непомерного горя,
Здесь камушек каждый трагедией сыт.
Когда богоборцы её осквернили,
В бессмысленной злобе разрушив алтарь,
Оплакала церковь в безмолвном бессилье
Народа судьбу, как случалось и встарь.
Она без икон, как без света, ослепла.
Она онемела без колоколов.
Лишь память о прошлом, как горсточка пепла,
Легла сединой на отцов и сынов.
А
