Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
а точнее – после кончины «вождя всех времен и народов», наметилось постепенное ослабление тотального легального насилия. Этот процесс должен был отразиться и на новой кодификации уголовного законодательства. Но это произошло только в 1958 г., когда были приняты «Основы», а в 1960 г. – Уголовный кодекс.
Советское уголовное судопроизводство с конца 1930-х до середины 1950-х гг. вряд ли можно назвать правом с общечеловеческой точки зрения. Суды не имели решающего значения при вынесении приговоров. «В этот период были созданы внесудебные органы (Особые тройки, Особые двойки и Особое совещание при НКВД СССР), деятельность которых противоречила Конституции СССР 1936 г., но вынесенные ими решения имели силу приговора суда»[462]. Право катастроф проявляло себя в уголовном процессе наиболее ярко и убедительно.
Был принят ряд нормативных актов, регламентирующих упрощенное производство без соблюдения каких-либо конституционных гарантий. Так, постановлением ВЦИК, СНК РСФСР от 2 февраля 1938 г. «О дополнении Уголовно-процессуального кодекса РСФСР главой XXXIV»[463] в УПК была предусмотрена специальная глава «О рассмотрении дел о контрреволюционном вредительстве и диверсиях», в соответствии с которой обвинительное заключение по делам о вредительстве и диверсии вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде, кассационное обжалование по таким делам не допускалось, а приговоры о высшей мере наказания (расстреле) приводились в исполнение немедленно по отклонении ходатайств осужденных о помиловании.
Особый порядок действовал до 1956 г. и был отменен Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 24 мая 1956 г. «Об отмене постановлений ВЦИК и СНК РСФСР от 10 декабря 1934 г. „О дополнении Уголовно-процессуального кодекса РСФСР главой XXXIII” и от 2 февраля 1938 г. „О дополнении Уголовно-процессуального кодекса РСФСР главой XXXIV”»[464].
На основании Указов Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения» и «Об утверждении Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий» рассматривались дела о воинских преступлениях, преступлениях против обороны, государственной безопасности и общественного порядка. Приговоры кассационному обжалованию не подлежали, вступали в законную силу и исполнялись немедленно, отменить их могли только в порядке надзора.
В местах, объявленных на военном положении, территориальные прокуратуры также были преобразованы в военные. Кроме того, «при НКВД действовало Особое совещание, которому предоставлялось право выносить смертные приговоры по делам, предусмотренным ст. 58 УК РСФСР (контрреволюционные преступления). Решения Особого совещания считались окончательными»[465].
В тех районах, где не было объявлено военное положение, продолжали действовать народные суды, областные и верховные суды республик и Верховный Суд СССР.
После войны вместе с возобновлением работ по кодификации уголовного законодательства шла подготовка и союзного Уголовно-процессуального кодекса. Однако это произошло только после изменения Конституции и отнесения этих кодексов к компетенции союзных республик. Кодификационные акты, посвященные уголовному судопроизводству, были приняты в 1958 г. (союзные «Основы») и в 1960 г. (республиканские УПК).
Активной критике уголовный процесс 1920–1940-х гг. подвергся уже после ХХ Съезда КПСС. Как отмечалось в то время, начался период «нового бурного развития законодательной деятельности» в части уголовного процесса во всех союзных республиках[466], сопровождавшийся переосмыслением некоторых принципов и институтов уголовного судопроизводства.
«Годы культа личности отрицательно сказались на деятельности органов социалистического правосудия. В этот период, как известно, были допущены грубые нарушения социалистической законности и незаконные репрессии. Нарушения законности допускала в тот период и Военная коллегия Верховного Суда СССР, которая в ряде случаев по сфальсифицированным следственным материалам постановляла обвинительные приговоры в отношении честных советских людей»[467]. Известный советский юрист И. Д. Перлов отмечал: «В прошлом мы имели немало отклонений, немало проявлений, которые приводили к известному принижению значения и роли уголовно-процессуальной формы, уголовно-процессуального закона. В период между 1927 и 1934 гг. Наркомюст РСФСР и его коллегия разработали известные «Тезисы» о реформе Уголовно-процессуального кодекса. Эти «Тезисы», разработанные в 1927 г. и одобренные коллегией Наркомюста РСФСР, исходили из того, что действующий УПК РСФСР «является сколком современного буржуазного состязательного процесса», что поэтому он заключает в себя ряд формально-правовых гарантий для сторон, характерных для состязательного буржуазного процесса. Поэтому принципы состязательности, непосредственности, гласности и устности объявлены были авторами «Тезисов» буржуазными принципами, либо вовсе несовместимыми с советским уголовным процессом, либо применимыми только частично и в сугубо исключительных случаях»[468].
Существенные изменения коснулись и полномочий по «преданию обвиняемого суду». В 1920–1930-е годы, «когда сильны были тенденции упрощения процесса, которые привели к изъятию у суда функции предания суду и передаче ее органам прокуратуры, упразднению распорядительного заседания суда и замене его подготовительным, эти функции постепенно возвращаются непосредственно в судебную инстанцию»[469].
§ 3. Наказание: ГУЛАГ и казнь
В рассматриваемый период времени формально-юридически действовал Исправительно-трудовой кодекс (ИТК) РСФСР[470], который был принят в 1933 г. и действовал до 1970 г. ИТК пережил репрессии, войну, оттепель и начало брежневской эпохи. В чем секрет невероятной жизнеспособности кодекса? Ответ, наверное, подходящий для многих «больших» законов того времени: правила жизни людей, в данном случае заключенных и их охранников, регулировались Правом катастроф, решениями ГКО, партийными и ведомственными документами НКВД СССР.
Конечно же, власть стремилась обеспечить соблюдение социалистической законности, в том числе принципа неотвратимости наказания, но, тем не менее, в рассматриваемый период времени государство больше беспокоил экономический потенциал тюремной системы. Неотвратимость наказания, а тем более права тех, кто там находился, руководителей страны не особо интересовали. Как говорится, ИТК – отдельно, ГУЛАГ – отдельно. Как писал в 1968 г. специалист по исправительно-трудовому законодательству Л. Г. Крахмальник, «после 1936 г. Исправительно-трудовой кодекс фактически утратил силу»[471].
Перед войной в системе Главного управления лагерей (ГУЛАГа) было 53 исправительно-трудовых лагеря, 425 исправительно-трудовых колоний (в том числе 170 – промышленных, 83 – сельскохозяйственных, 172 – контрагентских, 50 – для несовершеннолетних) и 392 общих тюрьмы, не считая тюрем, обслуживающих нужды Главного управления государственной безопасности НКВД СССР.
На 1 января 1941 г. во всех местах заключения находились: в лагерях – 1 500 524 человека, в колониях – 429 205 человек. С начала войны из мест лишения свободы было освобождено и направлено в действующую армию 480 тыс. человек, 200 тыс. – на оборонные работы, а всего за первые три года войны на укомплектование Красной Армии из мест лишения свободы было передано 975 тыс. человек[472].
На последнюю цифру хотелось бы обратить особое внимание: из воевавших в годы Великой Отечественной войны почти 1 млн человек пришел из лагерей.
По указанию ГКО на НКВД была возложена задача обеспечить рабочей силой заключенных 640 строительных и других предприятий. На базе этих предприятий предлагалось организовать 380 исправительно-трудовых колоний с общей численностью заключенных
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
