чего это я? Позвонить же надо! Можно от тебя по межгороду позвонить?
— О чем вопрос, — кивнул Макс, — валяй! Для дела же…
— Спасибо! — Лида ломанулась в прихожую к старенькому дисковому телефону и, торопясь и сбиваясь, приняла набирать цифры: — Два-два-четыре…сорок три… пятьдесят четыре… ой нет, тридцать четыре! Все, кажется, туда попала! Алло! Алло! Андрюшенька! Дорогой! Ты? Алло! Алло! Чего молчишь? — и Лида, смущенно глядя на нас и закрыв рот ладонью, что-то начала бормотать шепотом.
Оля, сориентировавшись быстрее всех, схватила со стола свою сумочку и сказала:
— Чуваки, а не пора бы нам на улицу? Цигель-цигель… Постоим, покурим, потрещим, а потом — по домам? И так уж засиделись. А у нас с Владом зачет завтра… Макс, чао!
Шумно переговариваясь и делая вид, что совершенно не обращают внимания на мою подружку, ребята с молниеносной скоростью оделись и высыпали во двор. А мы с Максом остались на кухне и наскоро все прибрали. Я хотела было помочь ему снять постеры, но он остановил меня, сказав:
— Пусть висят… Оставлю на память. Все-таки не каждый день хиппи превращаются в стиляг!
— А не жалко волосы? — полюбопытствовала я, собирая со стола грязную посуду.
— Пустяки, — беззаботно сказал Макс. — Отрастут. Главное, что подружку твою выручили! Видимо, прав был кореш мой, который в медицинском учился: иногда одно хорошее яркое воспоминание иногда помогает «переключиться». У меня тоже что-то подобное было, в выпускном классе. Молод был и глуп, любил драматизировать. Девчонку одну любил очень, даже планировал жениться на ней, когда выучусь и работу найду, а она с курсантом каким-то из Можайки гулять стала. Ну я ночью на Литейный мост пошел, броситься хотел. Тогда зима, кстати, тоже уже была, навигация закончилась, мосты не разводили. Я уже ногу через перила перебросил. «Пропади, — думаю, все пропадом…» Хотел и вторую перебросить, да что-то мешало. А потом вижу: щенок какой-то дорогу перебегает, маленький, глупенький… Мимо него то одна машина пронесется, то другая! Он скулит, визжит — жить хочет! Ну у меня внутри будто тумблер переключился, я бросился, схватил его и домой… Отмыл, отогрел, накормил… Думаю: «Какой же я дурень был! Вот это существо неразумное вроде — и то за жизнь цепляется, а я, здоровый увалень, чего из-за девки расклеился?» Я его потом «Рэски» прозвал, ну от английского «resquer» — «спасатель» то бишь. Не я его, а он меня тогда спас. Пятнадцать лет Рэски со мной потом прожил, а когда похоронил я его — будто часть души вместе со мной умерла… Так-то…
Собирая со стола грязные бокалы, сворачивая праздничную скатерть и убирая мусор, я слушала откровенный рассказ Макса и думала, что у каждого из нас есть какая-то своя боль. Боль, которую можно успокоить… Нашелся бы только кто-нибудь на пути: или развязный хиппи, готовый дать денег на молоко, пусть и кукле, или верная подруга, или просто маленький глупый щенок…
Лида тем временем закончила свой непростой телефонный разговор с мужем и вернулась на кухню. Подойдя к Максу, она дружески обняла его, а потом так же крепко заключила меня в объятия.
— Спасибо, ребята! — с чувством сказала она.
— Ну что ж, все хорошо, что хорошо кончается! — бодро сказал хозяин «хаты». — Значит, все в порядке, оклемалась, домой едешь с Дашей? Ну и отлично! А теперь, подружки, если вы решили возвращаться в стольный град, двигаем на вокзал! Провожу! Надеюсь, билеты в кассе будут…
В этот раз нам повезло больше — даже достались билеты на две нижних полки. Правда, с соседями повезло меньше — над нами, как только поезд тронулся, раскатисто захрапели два каких-то мужика, и я впервые в жизни после попадания в СССР пожалела, что у меня нет с собой берушей. Лидину грязную одежду, в которой она скиталась по Ленинграду, мы решили, как и все случившееся, оставить там. Хорошенько порывшись в том самом шкафу, гостеприимный и щедрый Макс нашел вполне приличного вида обычную шерстяную юбку, кофту и даже какое-то пальто, правда, чуть поеденное молью.
— Забирай, — сказал он. — А то, чего доброго, примет тебя милиция на Московском вокзале в таком виде, поймут, что бродяжничала, и все наши труды будут насмарку.
— Я, кажется, еще неделю спать не буду, — сказала Лида, расположившись в поезде на своей койке и натягивая до подбородка простынь с постеленным поверх нее колючим синим одеялом. — Но не из-за этих храпунов. Просто у Макса дома вволю выспалась. Ощущение, будто на всю жизнь…
— А как ты в Ленинград-то попала? — спросила я, поняв, что мне, кажется, тоже заснуть не удастся. Нам с Лидой еще о стольких вещах предстояло поговорить! Однако я старалась задавать вопросы крайне аккуратно, чтобы не ненароком не затронуть какие-то деликатные темы.
— Веришь или нет, не помню! — пожала красивыми плечиками подружка. — Не помню — и все тут! Андрюха тогда на хоккей собрался. Поругались мы очередной раз. Надоело мне, что он каждые выходные там проводит. А с другой стороны, понимала, что он туда бежит, потому что там для него — отдушина, а дома — как в холодильнике, приходить не хочется. Он собираться начал, я ему в прихожую коньки и клюшку вышвырнула, а сама в ванной заперлась. Он ушел, парни в гости к приятелям отчалили — видели, что у меня настроение плохое, не хотели под горячую руку попасться. Я дома еще чуток посидела, потом оделась и пошла куда глаза глядят… В метро спустилась, долго-долго на платформе стояла, хотела под поезд броситься, да не решалась.
Я вспомнила недавний сон, в котором я видела свою подружку с пустыми стеклянными глазами, уверенно шагающую с платформы, и по спине у меня побежали неприятные мурашки… От ужаса даже пересохло в горле.
— А потом? — спросила я, сглотнув.
— Да чуть не сцапали меня, — сказала Лида и улеглась поудобнее. — Народ обратил внимание, что странно веду себя: поезда пропускаю, а не сажусь, все на краю стою. Позвали дежурного. Дежурный подошел и под локоточек меня наверх вывел, связываться не стал, решил, наверное, что больная. Ну, в целом, и правильно решил…
— А дальше?
— А дальше вышла я где-то в центре, у памятника Маяковскому. Пацаны там какие-то патлатые тусили, вроде наших стиляг, другие только. Один из них окликнул меня, спросил что-то, уже не помню,
