что. То да се, поговорили, песни попели… И так хорошо мне с ними стало. Почти каждый вечер после работы туда начала ходить. Андрюха поначалу даже ревновать стал, а потом рукой махнул. Делай, говорит, что хочешь… Ну я ему объяснила, что не изменяла и не собираюсь, просто песни поем. А потом один из них предложил «на собаках» в Ленинград съездить. Не знаю, что на меня нашло, но я решила: «Пропади все пропадом», села и поехала. Бегали от кондукторов, ели дрянь какую-то… Консервированный картофель! Ты можешь себе представить, что такое бывает? Но так весело было!
— А потом?
— А потом, если честно, и не помню ничего: ни где жила в Ленинграде, ни что ела. Перед глазами только одна сцена стояла: как я в роддоме лежу, жду, пока Тасю мне принесут, чтобы покормить, а ее все не несут и не несут… И как вас с Максом у «Сайгона» встретила, не помню. Будто застывшая я была. Как вы меня домой к нему привели, тоже не помню.
Тон Лиды, поначалу небрежный, вновь сменился на будничный и безжизненный, которым она впервые мне рассказывала о случившемся в ее семье горе. Опасаясь, как бы подружке снова не стало плохо, я моментально свернула разговор и сказала:
— Ну да ладно! Все хорошо закончилось, и славно!
Однако Лида продолжала, уже более уверенно:
— Дай дорасскажу, вечно ты, Дашка, перебиваешь! Я как музыку вашу услышала, будто что-то в голове щелкнуло, представляешь! Все вспомнила. Думаю: «Надо жить!». Быстренько вскочила, бегу в коридор, смотрю, в комнату дверь открыта. Захожу, а там на кровати куча платьев разных, точь-в-точь как те, в которых мы с тобой когда-то в «Шестиграннике» отплясывали… Ну я решила: «Ай, гулять так гулять!». Принарядилась — и к вам на кухню. А потом Андрюшке позвонила и пацанам. Сказала, что завтра утром буду дома и попросила, чтобы в милицию сообщили, что нашлась. Ну да это отдельная песня. Мне у мужа и детей, наверное, до конца жизни прощение вымаливать… Даже не представляю, как в глаза им смотреть…
— Да ничего тебе не надо вымаливать! — с жаром возразила я. — Что они, не люди, что ли? Все уже давно поняли! А знаешь, — решила я сменить тему на более позитивную, — в магазине на Ленинском хорошие отрезы ткани выбросили. Я подумываю себе платье пошить, на манер того, в котором сегодня танцевала. Что думаешь?
Однако Лида так и не ответила мне, что она думает, потому что внезапно крепко уснула. Чуть поворочавшись, отрубилась и я, видимо, устав от ярких событий сегодняшнего дня. Впервые за много дней я засыпала не с ощущением, что надо еще что-то сделать, а с чувством выполненного долга.
* * *
Поезд, размеренно стуча колесами, подходил к Ленинградскому вокзалу. Пассажиры, зевая и тихонько переругиваясь, с полотенцами и зубными щетками в руках, возвращались на свои места, собирали белье, скатывали матрасы и одевались. Лида, волнуясь, достала из кармана маленькое зеркальце.
— Дашка, не одолжишь помаду? Елки-палки, какие у меня синячищи-то под глазами! И замазать нечем, пудры нет.
«Немудрено, — подумала я. — Столько промучаться… Как еще жива-то осталась, будучи одна зимой в незнакомом городе…».
— Вот, возьми, — протянула я ей тюбик, однако она, увидев через окно на перроне три хорошо знакомые ей фигуры, мигом забыла о том, как она выглядит, и ринулась в тамбур.
— Подождите, подождите, гражданка! — осадил ее молоденький проводник, по виду — вчерашний школьник. — Только-только подходим к перрону. — Погодите! Не спешите! Сначала выхожу я, потом остальные пассажиры.
Наскоро накинув пальто, шапку и приплясывая в тамбуре от нетерпения, Лида едва дождалась, пока дверь поезда откроется, и ринулась на перрон. Почти сразу же ее заключили в объятия трое любящих ее мужчин — муж и двое сыновей. Потом эти четверо так и стояли посреди перрона, обнявшись и словно не замечая торопящихся и задевающих их людей. Они были безмерно счастливы…
Поняв, что сейчас Андрею, Лиде и Артему с Тимошей нет больше ни до кого дела, я решила уйти по-английски. У нас с Лидой еще будет время поговорить и все обсудить. Если она, конечно, захочет…
А может, и впрямь не надо больше трогать эту тему? Все вернулось на круги своя. Их жизнь будет снова размеренной, спокойной и замечательной. Лида не будет больше сидеть на кухне с угрюмым видом и цепляться к супругу по мелочам. Она снова начнет готовить разные вкусности, зазывать гостей, болтать по межгороду с давнишней подругой Верой и приглашать меня на пироги. А Андрей перестанет уходить из дома и вновь начнет смотреть вечерами телевизор в обнимку с супругой и лихо выписывать виражи на катке во время семейных прогулок… Совсем как тогда, в том моем сне, в котором счастливая и довольная семья Лиды и Андрея прекрасно проводила время… Только вот было их тогда почему-то пятеро…
Задумавшись, я дошла до турникета на станции метро «Комсомольская», достала из кармана жетон и хотела было опустить его в щелку, как вдруг…
* * *
Тук-тук… Тук-тук… Что происходит?
Я открыла глаза, потрясла головой и опустила стекло машины. За ним стоял грузный дядечка с усталым видом. Никаких турникетов метро и в помине не было. Не было и Москвы. Я находилась в Питере и сидела на водительском месте Гошиного автомобиля. А за окном снова был двадцать первый век.
— Сдай назад, а? — попросил он. — Пробка — капец. А мне ребенка из садика забрать надо, воспиталка уже звонила, один он там остался. Я через Шаврова поеду.
Я послушно кивнула и пропустила торопящегося отца. А всего через пару минут пробка неожиданно рассосалась, и вскоре я уже поворачивала ключ в замке своей… нет, не коммунальной квартиры.
— Что-то долго ты, — сказал вышедший встречать меня в прихожую Георгий. — Где была-то? — и жених (надеюсь, все еще не бывший) помог снять мне верхнюю одежду.
Я, потупившись, глядела в пол. Как объяснить случившееся, я совершенно не понимала.
— Я просто к шести тебя ждал, уже мясо пожарил, — пояснил Гоша будничным тоном. — А сейчас уже половина восьмого.
— Пробки, — с облегчением выдохнула я.
* * *
Жизнь пошла своим чередом: Гоша работал в офисе, я же делала на заказ и развозила плоды своего рукоделия. В общем, все было, как раньше. А на восьмое марта мой скромный программист,
