как Г. Спенсер, исследовавших социальные проблемы методами естественных наук [Vucinich 1976b]. Несмотря на свое давнее знакомство с Марксом, Ковалевский с большим скепсисом относился к историческому материализму, считая, что Маркс чрезмерно большое значение придавал экономическому обоснованию исторических процессов, и выражал сожаление, что Маркс «был и остался [больше] гегельянцем», нежели позитивистом[348]. Более того, Ковалевский утверждал, что марксизм преуменьшает и вообще неверно трактует роль личности в истории. Отвергая идею о том, что над индивидами властвуют высшие, общественные, силы, Ковалевский придерживался той точки зрения, что личные и коллективные интересы неизбежно будут конфликтовать друг с другом: «Индивид, – писал он в статье, посвященной философии Маркса, – не может быть принесен в жертву государству и даже международному союзу, как не мог и не может он стушеваться перед семьею, родом, сословием или классом» [Ковалевский 1909; Ковалевский 2005:200].
В 1880 году, через три года после своего возвращения в Россию, Ковалевский был избран ординарным профессором Московского университета, где он читал лекции по конституционном праву[349]. В университете он занял видное место среди «молодых профессоров» – конституционалистов, которые в широком смысле этого слова интересовались эмпиризмом, методом сравнительного анализа и «закономерностями» в истории и общественной жизни[350]. Представители этой группы, в которую входили лингвист В. Ф. Миллер (1848–1913), правовед И. И. Янжул (1846–1914) и историк П. Г. Виноградов (1854–1925), использовали в своей работе следующий социологический подход: они накапливали массив эмпирических данных и с помощью аналогий и сравнений пытались найти законы и закономерности, существующие в истории и общественной жизни [Ковалевский 19106; Ковалевский 2005: 202–236]. Как правило, эти люди выступали за легальную и рациональную политическую деятельность, гражданские свободы и постепенные общественные изменения законными и нереволюционными методами. Этот круг московской профессуры оказал большое влияние на формирование мировоззрения молодого Милюкова[351].
В своих лекциях Ковалевский положительно оценивал западный парламентаризм и конституционализм, и его позиция была не только академической, но и политической. Более того, тесное сотрудничество Ковалевского с такими журналами, как «Юридический вестник» и «Критическое обозрение», целью которых было распространение в России западных политических идей, вызвало недовольство властей[352]. В 1887 году Ковалевский был отстранен от преподавания в Московском университете; следующие 20 лет он провел в изгнании, читая лекции в Стокгольмском университете, Оксфорде, College libre des sciences sociales в Париже, Брюссельском свободном университете, а также Чикаго[353].
За эти годы изгнания (в Россию он вернулся в 1905 году) Ковалевский опубликовал многие свои главные труды и завел знакомства с ведущими западными учеными, в том числе с Г. Тардом (1843–1904), Э. Дюркгеймом (1858–1917) и Р. Вормсом (1869–1926).
6.1.2. Учение о свободе и реальность свободы
Главное достоинство сравнительно-исторического метода Ковалевского заключалось в том, что он тщательно исследовал не только исторический и этнографический материал, но и архивные данные (например, из министерства по делам Индии). Он совершил несколько летних этнографических экспедиций на Кавказ, описав малоизученные местные народы, и собрал богатый материал о различных социальных группах, существовавших в Российской империи[354]. Научная деятельность Ковалевского поражала своим масштабом: он стал пионером в использовании данных, относящихся практически ко всем континентам и историческим периодам, для сравнительно-исторического анализа экономических, политических и правовых институтов. Так, в некоторых своих трудах, включая «Общинное землевладение: причины, ход и последствия его разложения» (1879) и «Очерк происхождения и развития семьи и собственности» (1890), он сопоставлял проблемы, возникшие в ходе экономической модернизации России, с тем, что происходило во многих других странах мира – от Швейцарии до Мексики, Перу, Индии и Алжира [Ковалевский 1879; Ковалевский 1890][355].
Теория Ковалевского строилась на его убежденности в том, что все люди имеют некоторое фундаментальное сходство: они стремятся удовлетворить свои базовые физиологические потребности, жить в обществе, где в какой-то форме существует власть и приняты определенные правила, и избегать некоторых главных опасностей, например пыток и рабства. Желание удовлетворить эти всеобщие потребности, по его мнению, и лежало в основе универсальных законов человеческой эволюции[356]. Постулируя психологическое единство человечества, Ковалевский подверг критике идею западных социальных эволюционистов (разделяемую, в частности, его приятелем Г. Тардом) о том, что общества развиваются в основном путем заимствования друг у друга различных обычаев[357]. По его мнению, скорее, имел место независимый – часто параллельный – прогресс, так как людям приходилось перестраивать свои общественные институты и механизмы, приноравливаясь к изменяющимся внешним обстоятельствам. Ковалевский подчеркивал, что, хотя условием социальных изменений является трансформация личности, каждый индивид несет в себе целый набор убеждений, правовых механизмов, обычаев и общественных институтов, сформировавшихся в результате исторических процессов [Kovalewsky 1904: 257–260]. Подытоживая эти наблюдения, он писал, что «в основе всей социальной эволюции лежит изменение в коллективной психологии» [Kovalewsky 1904: 262].
Однако Ковалевского никогда не интересовал чисто описательный подход; он всегда стремился увязать эмпирический материал с какими-то закономерностями в общественной и политической жизни. В то же время его убежденность в том, что социальная эволюция представляет собой движение в сторону прогресса, влияла на работу Ковалевского с собранным им этнографическим и историческим материалом[358]. Его рассуждения о том, когда в социологическом исследовании уместно обращаться к дедуктивному методу, а когда – к индуктивному, примечательны своим отсутствием; из-за этого А. Вучинич утверждает, что использование Ковалевским исключительного дедуктивного метода превращает его «сравнительно-исторический подход в разновидность культурного эволюционизма, при котором теория всегда стоит выше эмпирического анализа» [Vucinich 1976b: 168]. Так, движущей силой научной деятельности Ковалевского было его желание доказать, что, несмотря на свое несходство как в языковом плане, так и в историческом, различные концепции свободы могут быть объяснены тем местом, которое то или иное общество занимает в универсальной эволюционной парадигме. С помощью этих же аргументов он возражал против тех теорий исторического прогресса, в которых Запад представал центром индивидуализма и свободы, а Россия – носителем неисторического, неизменного и уникального «общинного» духа [Semyonov 2012: 71; Siljak 2001]. В своих исследованиях общинной собственности в германской культуре, а также в Скандинавии, Англии и во Франции, Ковалевский стремился показать, что частная собственность (следовательно, и все виды негативной свободы, которые он связывал с либерализмом) характерна не для Запада как такового, а для определенного этапа универсальной эволюции общества [Kovalewsky 1895]. Так, в предисловии к очерку о распаде общинного землевладения в швейцарском кантоне Ваадт он писал, что этот швейцарский опыт должен ответить на вопрос о том, обязано ли российское правительство «гарантировать всем членам крестьянской общины долю в общинном землевладении или приложить все усилия для того, чтобы русский крестьянин получил кусок этой земли
