class="p1">И Гаррисон, и Дуглас с головой ушли в работу. Они выступали практически постоянно. И хотя их объединяло общее дело и совместные выступления, они двигались к идеологическому столкновению, что стало очевидно, когда Дуглас произнес речь, подобной которой Крафты никогда не слышали[375].
* * *
Третий день подряд в Бостоне лил проливной дождь, зато аболиционисты получили великолепную новую площадку: Фанел-холл, где снова собрались под взглядом стеклянных глаз железного кузнечика, вертевшегося на шпиле. Согласия в зале не было – собралась очень разношерстная публика: адвокаты и врачи, торговцы и механики, фермеры и богословы[376]. Пришли черные активисты-ветераны и мрачные сторонники Гаррисона. Были и враждебно настроенные молодые люди, готовые топать и свистеть. Не обошлось без нескольких закоренелых противников аболиционизма, которых организаторы собрания просто презирали.
Дуглас спокойно поприветствовал всех.
– Господин председатель, дамы и джентльмены, – произнес он своим красивым басом. – Я бы никогда не решился выступить в Фанел-холле, если бы не осознавал, что могу добиться справедливости в том вопросе, о котором собираюсь говорить[377].
После скромного вступления Дуглас заговорил об одном из самых популярных политиков страны, «достопочтенном Генри Клее». Этот сенатор был известным мастером дипломатических компромиссов, и его политическая деятельность могла когда-нибудь изменить жизнь таких, как Крафты. Само имя сенатора вызвало аплодисменты, только цель Дугласа была иной.
Он заговорил о планах Клея по запрету рабства. Сенатор от Кентукки и сам был рабовладельцем, но о рабстве говорил не так, как его коллега Колхаун. Клей называл это «огромным злом для обеих рас»[378]. Однако, как и многие другие, не мог представить Америку, где на равных живут черные и белые. Он предлагал постепенное освобождение с обязательной колонизацией, что позволит нации освобождаться от рабства медленно и систематически, – и избавит страну от рабов.
По плану Клея, все дети, рожденные после 1860 года, должны были получить свободу в возрасте 25 лет, а затем отработать три года, чтобы заработать средства на возвращение в Африку. Таким, как Крафты, свобода была заказана; кроме того, они лишились бы собственных детей, родись те после 1860 года. Все это время рабовладельцы могли продавать и закладывать рабов, как им угодно.
– Вот таков план доброго Генри Клея, которого вы так цените и которым восхищаетесь!
В зале раздался свист и крики: «Позор!»
От Кентукки Дуглас перешел к Нью-Йорку. Вспомнил, как несколькими днями ранее сопровождал двух белых англичанок (Джулию Гриффитс и ее сестру) на ужин на пароходе, «позабыв о цвете своей кожи, кучерявости волос и плоском носе. Я помнил лишь, что у меня есть два локтя и желудок и что я страшно голоден».
В зале снова раздался смех, но настроение слушателей быстро изменилось, потому что Дуглас рассказал, чем все закончилось. Его отказались обслуживать и велели убираться, что он и сделал после появления капитана в сопровождении пятерых крепких матросов.
– У меня только одно пальто, – пояснил Дуглас, – и я не хотел, чтобы его порвали.
Он не рассказал, хотя многие знали, что недавно на него и тех же дам напали на улице белые мужчины, которым было невыносимо видеть, как те гуляют рука об руку вдоль Бэттери в Нью-Йорке[379]. Дуглас получил сильный удар по голове.
Он на всю жизнь запомнил смех гостей, когда его выгоняли с парохода. Ни один человек не вступился и не выразил сочувствия. Одна из дам, явная рабовладелица, высказала распространенное предубеждение: заявила, что ей страшно даже находиться рядом с Дугласом, черным мужчиной. При этом ее совершенно не смущало, что ужин ей подают такие же черные официанты.
– И это говорит о многом, – закончил рассказ Дуглас.
Он обвинил американцев в страшном ханжестве. Такие же чернокожие, как и он, помогали строить страну, сражались за нее с самого начала, но не получили никаких наград – все досталось белым.
– Наша связь с этой страной сформировалась тогда же, когда и ваша, – продолжал он. – В том же году, когда пилигримы высадились в Массачусетсе, рабов выгружали на Джеймс-ривер, в Вирджинии.
– Мы любим эту страну, – заявил Дуглас, – и мы просим лишь одного: чтобы к нам не относились так, словно мы ее ненавидим. Позорно, что даже недавние иммигранты, которые ничего не знают ни о наших институтах, ни об истории страны, осмеливаются предлагать выслать нас отсюда, с места, где мы родились.
Дуглас заявил, что твердо намерен остаться в Соединенных Штатах и бороться за справедливость. Он мог бы комфортно жить за границей, но предпочел вернуться, считая, что нация способна измениться. Совсем недавно межрасовые браки считались незаконными, а на железных дорогах существовала сегрегация и цветные должны были ездить в «вагонах Джима Кроу». Дуглас вспомнил, как сам после приезда в Бостон устроился на работу на верфи и не мог есть с белыми рабочими: некоторые попросту отказывались есть рядом с ним. Однако Уэнделл Филлипс показал другой путь. Он заявил гостям дома: «Если не хотите сидеть с ним за столом, можете накрыть для себя отдельный». Дуглас навсегда запомнил эти слова.
– Разговоры о влиянии цвета кожи – это ложь, – твердил он. – Если кто-то из вас так считает, а я не сомневаюсь, что в этом зале такие есть, я помогу избавиться от этого предубеждения. Попробуйте сделать что-то, чтобы возвысить, улучшить и просветить цветного, – и ваше предубеждение исчезнет. Чем больше будете видеть в черном человека, тем быстрее станете считать его человеком.
А затем подошел к кульминации выступления.
В рабстве находится три миллиона человек – при полной поддержке американского правительства и граждан Бостона, которые готовы взяться за оружие в случае восстания рабов. И это предательство духа американской революции. Боевой клич Дугласа потряс Фанел-холл. Громовой голос разносился над головами жителей Новой Англии, сыновей и дочерей революционеров.
– Я думаю об истории американского народа, – говорил он. – Я был бы рад завтра узнать, что на Юге восстали рабы и армия, которая служила украшению и процветанию Юга, начала сеять смерть и разрушение.
В зале снова раздался свист и крики: выступление стало настоящей сенсацией, как вспоминал один из слушателей.
– На Юге уже идет война, в этот самый момент, – продолжал Дуглас, перекрывая топот и крики. – Рабовладельцы ведут агрессивную войну против угнетенных. А рабы находятся под их пятой.
Дуглас не мог выразиться яснее, однако смысл его слов был понятен. Время восстания пришло. Слушатели тоже это почувствовали: в 1848 году в мире произошло множество революций, поддержанных американцами Севера и Юга. Они приветствовали появление баррикад во Франции. Повсюду раздавались крики «Да здравствует республика!» и «Свобода, равенство, братство!» как
