Шлушу и пригласил его на пасхальный седер. Только попросил никому ни о чем не рассказывать, так как я хочу сделать сюрприз и объявить об этом тогда, когда найдут афикоман…
Поиски афикомана, кусочка мацы, — это кульминационный момент праздника Песах. Я хорошо представляла себе это. Дети носятся по дому, ищут запрятанную пластинку мацы, а тот, кто найдет — получает хороший подарок. Авраам хорошо знал психологию. Йоси никогда бы не сказал никому, кто он и чей сын и брат, чтобы не разрушить внезапность и веселье праздника. Поэтому мы все и не знали об истинной цели поездки в кибуц «Сиртон».
Авраам продолжал свой монолог:
— За час до окончания праздника я вызвал его из-за стола. Мы пошли к нему в домик, чтобы договориться о деталях. У меня был припасен цианистый калий. Не стоит говорить, где я его взял — это не имеет никакого значения, но я предложил ему выпить за успех дела и бросил яд в бумажный стаканчик с вином.
Он умер мгновенно. Зайдя в ванную, чтобы прополоскать стаканчики, я вдруг увидел, что на полке стоит виагра. Мне пришла удачная мысль — пусть думают, что преступник положил яд в баночку с лекарством, и таким образом следствие пойдет по другому направлению. Поэтому я потащил его в ванную и раздел.
— Следствие так и подумало, — подала я реплику.
— Правда? — обрадовался он. — Значит, я не зря старался.
— А стаканчики?
— Что стаканчики? Ах да, я их потом сжег у себя дома.
— Ну хорошо, с Йоси вы все так хорошо обдумали, ну а с Марком почему так вышло?
— С Марком?.. — Брескин задумался. — Н-ну… Ничего нельзя было сделать, он — свидетель. Я проходил по столовой и слышал, как за одним столом говорили о том, что приезжий музыкант видел убийцу. Пришлось выследить его и убить вот из этого пистолета. Конечно, был риск, но вполне оправданный.
У меня в голове все перемешалось. Вот стоит напротив меня человек и со спокойствием мясника рассуждает о том, есть риск в убийстве из пистолета или яд лучше… А о заповеди «Не убий!» не думает вообще. Сказать, что он ненормальный — я не могу, вроде бы все логично. Свидетель — получай пулю. Но сама посылка, то, с чего начались все эти логические умозаключения, абсолютно безнравственна. Что значит: «Убью, так как не хочу, чтобы он был»? Мало ли я кого не хочу…
Как оказалось, убийца уже давно говорил на тему, касающуюся непосредственно меня или Тамары, которую я в данном случае заменяла:
— …И когда ты мне позвонила, я понял, что с мамзером пока что не кончено. У него осталась жена, дети, и все они — претенденты на наследство, фамилию и память моего отца. Поэтому я и пришел… — он не сказал: «Убить и тебя», — но я поняла именно так. И наконец произнесла — по-моему, очень глупую фразу, вертевшуюся у меня на языке с самого начала его длинного монолога:
— А я не Тамара. И к вашему наследству никакого отношения не имею.
Он застыл столбом. В глазах промелькнуло недоверие. Дескать, крутит девица…
— Тогда кто ты? — он прищурился, но пистолет не убрал. — Я же видел тебя в кибуце!
— Видели, но не с Йоси, а с моим другом. Я — подруга Тамары, а она сейчас придет.
Словно услышав эти слова, незапертая дверь открылась и на пороге появилась Тамара, собственной персоной.
— Осторожно! — заорала я по-русски. — Тамара, это убийца!
Брескин выстрелил в меня, но я успела слететь со стула и толкнуть плечом стол. Стол упал, подминая под себя торт и варенье, а пуля ударила в столешницу.
Тамара не растерялась. Схватив табуретку, стоявшую в прихожей под телефоном, она размахнулась и стукнула убийцу по голове. Он упал как подкошенный.
Осторожно вылезая из-за стола, я спросила Тамару:
— Где это ты так научилась?
— Эх, Лерка, побыла бы ты с мое челноком, поездила бы на перекладных за три моря с бебехами, еще бы не так научилась свою жизнь и добро охранять.
Телефон, конечно, был разбит вдребезги. По сотовому я позвонила Борнштейну и дала ему адрес Тамары. Он уже ничему не удивлялся, ничего не спрашивал и приехал через пятнадцать минут.
Брескин начал оживать. Ему надели наручники, и двое дюжих полицейских спустили его вниз.
— Знаете, Михаэль, а ведь Сагеева надо отпустить, — сказала я.
— Знаю, — ответил он, — у него есть алиби.
— Интересно, почему же он так долго скрывал? Это была замужняя дама?
— Валерия, — засмеялся следователь, — ну почему вы так банально мыслите? Нет, это была не дама. Сагеев растранжирил деньги Шлуша и боялся в этом сознаться. Поэтому, взяв остаток, он поехал в Иерихон, в казино, чтобы отыграться.
— Разве евреям не запрещено играть в казино на территории Палестинской автономии?
— Только солдатам и ешиботникам. Вот он и хотел поправить свои дела, но вместо этого проигрался дотла.
— Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался… — это русская пословица, Михаэль. Вы же любите их собирать.
— Действительно, здесь все завязано на отце.
— Как, и здесь?
— А где еще? Что-то вы загадками говорите, Валерия, вам отдохнуть надо.
— Просто я хотела спросить, при чем туг отец Рафаэля?
— Так он не сознавался в том, где был в пасхальную ночь, только чтобы не навлечь на себя гнев отца. Вы же знаете, что Сагеев — из очень патриархальной семьи. Ну а что здесь произошло?
— Чисто еврейское убийство, Михаэль…
Домой я ехала одна, Михаэль предложил меня довезти, но я отказалась. По дороге я раздумывала о том, что если бы в тринадцатом веке Рамбам не издал закон о наследственном праве мамзеров, то и этого бы преступления не было.
На кухне горел свет. Дашка спала, сидя за столом, положив щеку на тетрадку. Рядом лежала раскрытая Библия. Я подошла ближе и прочитала: «И Господь обратил внимание на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не обратил внимания; и очень досадно стало Каину, и поникло лицо его. И сказал Господь Каину: отчего досадно тебе? и отчего поникло лицо твое? Ведь если станешь лучше, прощен будешь, а если не станешь лучше, то у входа грех лежит, и к тебе влечение его, но ты будешь господствовать над ним. И сказал Каин Авелю, брату своему… И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? А он сказал: не знаю, разве
