глаза.
— Ой, да брось, девственница вроде тебя в этом ничего не понимает, — подразнила она. Но она никогда не пыталась меня задеть. Луан всегда давала мне свободу идти своим путем. В отличие от меня, она жила любовью и страстью.
Луан обожала секс и имела множество любовников. Она рассказала мне о своем первом сексуальном опыте, как она лишилась девственности в школьном туалете со своим парнем. Рассказывала о ночах, проведенных с женщинами, о том нежном удовольствии, которое может доставить только женщина. Но ей также нравились ночи, проведенные с мужчинами, которым, по ее словам, не хватало чувственности, присущей лишь женщинам. Часто Луан встречалась сразу с двумя людьми: с мужчиной и женщиной, которые удовлетворяли любые ее потребности. Но вот только я была не такой.
Мне не хотелось спать и целоваться с кем попало, или впустую тратить свою любовь на случайного человека. В отличие от Луан, для меня любовь не определялась женщинами, которые меня окружали. Луан же любила своих подруг, вкладывая в дружбу всю душу. Оно говорила, что ей этого достаточно и, если бы ей пришлось выбирать, она могла бы прожить без мужской любви.
Мне не хватало женской дружбы, хоть и подруги Луан стали и моими подругами, но я не была также близка с ними как она.
Я хотела мужской любви, хотела чувствовать его любовь, жаждать его прикосновений и быть любимой как изнутри, так и снаружи. Я берегла себя для любви всей своей жизни, для того самого единственного и идеального мужчины.
Луан считает, что во мне говорит поэт. Но она никогда не осуждает меня, а наоборот, всегда поддерживает и одобряет каждое мое решение.
Она говорит, что меня определяет не моя сексуальная жизнь, а то, кем я сама себя считаю.
— Ха-ха, Луан, — сказала я, закатив глаза, надув губы и вынув сигарету изо рта. На сигарете остался отпечаток моей темно-вишневой помады. — В любом случае, я рада, что ты счастлива, Луан.
Она послала воздушный поцелуй через камеру, глядя на меня с любовью и обожанием.
— Ты очень красивая, Даралис. Твоя душа чиста, а дух умиротворен, я восхищаюсь тобой. Хотела бы я иметь такое же спокойствие, как у тебя в твоем возрасте, — она блаженно вздохнула, а я смущенно покраснела, зажав сигарету пальцами и чувствуя, как дреды скользят по обнаженному плечу.
Она повторяла мне эти слова каждый раз, и они по-прежнему согревали и радовали.
— Спасибо, Луан. Мне пора идти, — я замерла, взглянув на часы, а потом снова на нее. Она кивнула в ответ. — Уже поздно, мне нужно закрывать бар и идти домой.
— Люблю тебя, — сказала она.
— Я тоже тебя люблю.
— Но не так, как я тебя, Даралис. Завтра в то же время?
— Да. Завтра в то же время.
Закончив разговор, я погрузилась в тишину, осматривая бар. Вздохнув, я встала, довольная, что успела убраться до телефонного звонка. Перекинув сумку через плечо, я взяла ключи от бара, брелоки тихо позванивали, пока я шла к двери. Перед тем как запереть бар, я еще раз проверила, что всё в порядке, и тогда повернулась и посмотрела на небо, понимая, что до восхода оставалось около часа. Длинная юбка волочилась по земле, и я собрала ее в руке, направляясь к следующей улице, где припарковала свой фургон.
Я дошла за несколько минут, вытащила ключи от машины и, увидев ржавый хиппи-фургон, невольно улыбнулась.
— Дом, — сказала я себе, забираясь внутрь, и запирая за собой дверь. Бросила сумку и села на потертый диван, тяжело вздохнув и закрыв глаза, уставшие от долгой ночной смены в баре.
Когда я открыла глаза и медленно осмотрелась, мой взгляд остановился на печатной машинке, и пальцы тут же начали покалывать в предвкушении — за ночь накопилось столько мыслей. Мне не терпелось написать еще одно письмо. Не потому, что я получила ответ на предыдущее, а потому что сам процесс записи своих мыслей на бумаге приносил какое-то особое освобождение.
Мое первое письмо возникло импульсивно: в тот день я была особенно грустной, пила вино, оставляя на бокале следы от помады, и чувствовала себя подавленной. Всё, чего я тогда хотела, — это любви. Я писала, не задумываясь, а на следующее утро машинально положила письмо в сумку.
В тот же день в баре я случайно услышала разговор мужчин, они говорили о тюрьме, находившейся где-то далеко за горами. Изначально я не собиралась отправлять письмо кому-либо, но сердце вдруг екнуло, и в голову пришла неожиданная мысль: почему бы просто не отправить его кому-то и жить дальше? Так я и поступила. Я чувствовала острую потребность написать второе письмо. Мне было необходимо, чтобы кто-то узнал, что творится в моей голове.
Подойдя к печатной машинке, и усевшись за столик, я вставила чистый лист бумаги, прежде чем начать.
Дорогой Незнакомец.
Я никогда не жила в доме, и, честно говоря, у меня никогда не было настоящего дома. Меня вырастила женщина, которая учила меня, что дом это ты сама, твое тело. Для нее домом были все женщины, которых она любила: друзья, дочь, мать. Я была частью ее дома, но она никогда не была моим.
Не пойми меня неправильно — Луан просто была такой, нигде и везде одновременно. Она находила покой на груди тех, кто дарил ей удовольствие, а ее романы были короткими и несерьезными, — скорее интрижками.
Я не могла позволить ей стать моим домом, как не могла найти его среди таких же потерянных душ, как и я. Разве дом не должен быть чем-то надежным?
Ты, наверное, закатываешь глаза, читая эти размышления. Должно быть, они утомляют тебя — у тебя ведь есть заботы куда важнее моих душевных метаний.
Но возможно мои слова развлекут тебя хотя бы ненадолго.
Я всегда была обычной девушкой, но Луан говорит — у меня чистая душа и доброе сердце. Больше всего я жажду любви, и, по ее словам, она льется из меня так щедро, что каждый прохожий сразу в меня влюбляется. Она говорит, я не замечаю взглядов, не вижу, как меняются люди рядом со мной, и что я вечно витаю в облаках. Верю ли я ей? Безусловно. Луан может быть кем угодно, но не лгуньей.
Да, я действительно жажду любви, и каждый человек дарил мне ее по-разному. Любовь Луан беззаботна, и любовь моей покойной бабушки была такой же. Но я хочу другой любви — всепоглощающей, как в романах, где мужчины беззаветно любят женщин.
Сейчас ты меня не видишь,