подхватил ими что-то с наковальни и в воду опустил. Зашипела вода, загудела.
— Вот хочу и любуюсь. Кто мне запретит?
Улыбнулся он, достал из воды изделие и о полы рубахи домотканой обтер. Подошел к ней с хитрой улыбкой, и спрашивает:
— А коли хочешь, так почто молчишь? — сверху вниз на неё смотрит и в глаза заглядывает.
Раскраснелась Мира, напряжение не выдержала, смущение ее пробрало за дерзость высказанную. Решила она тему перевести:
— А ты чего творишь?
— Есть у меня девица одна знакомая. Как солнце душу мою греет и радует. Куда не посмотрю, везде с её лазоревыми глазами встречаюсь, будто следит за мной. Знаешь такую?
— Следит, значит, за тобой негодница? — подыграть Богдану она решилась.
— Ага! — весело улыбнулся ей в ответ. — Вот ей подвеску лунницу изготовил. Хотел в праздники Купалы подарить, да она всё подглядывает.
Достал подвеску небольшую в виде полумесяца с узорами дивными, цепочку в ушко продел:
— Примешь подарок раньше времени?
Зерница в рисунке на свете солнышка так и искрится, словно маленький месяц на цепочке подвешенный:
— Богдан, красота-то какая! — непроизвольно воскликнула Мира, глаз отвести не в силах от украшения. — Неужели для меня сделал?
А у самой улыбка до ушей так и растягивается.
— А кому же ещё, глупая?
— Мне? Правда мне? — обрадовалась так, что обо всем другом даже думать забыла.
Надел он подвеску ей через голову. Мира и так рассматривала и эдак, и внезапно додумала:
— Обманул ты меня! Не сейчас лунницу сотворил.
Пойманный на лжи Богдан нисколько не смутился, легко согласился:
— Ты права. Я серпы Ростиславу готовил.
— Вот уйду к полянам, стану поленицей и тебе наваляю! — обозлилась Мира.
— Я тогда к древлянам подамся. Слышал, у них там девиц понравившихся похищать принято.
— Это только если заранее сговориться.
Оперся Богдан рукой на стену за ее спиной и спросил:
— Мира, согласилась бы ты, чтобы я тебя умыкнул?
Мира глаза опустила, заалели её щеки до червонности, что даже до ушей добежала, и тихо призналась:
— Согласилась бы.
Чувствует, как губы Богдана к её губам прижались. От неожиданности она так и взвизгнула:
— Ты чего творишь! Во дворе же мы, али кто увидит!
— Не увидит, — ответил Богдан, но от Миры чуть отступил.
А она стоит руку к губам поднесла, ощущения свои вспоминает. Он поцеловал её так, как делал, кажется всё в жизни: с мастерством и изяществом.
— Летом мой срок в услужении твоему отцу оканчивается. Свататься к тебе хочу, — открыто ей и признался.
Светло на душе стало, думы, её терзавшие в раз отступили. Не только она расставания боялась. Сладила богиня-матушка значится, чуть слёзы радости из глаз от мысли такой не побежали, еле сдержала. Богдан по носу её легонько тронул, отвлёк.
— А ты тута останешься, не уйдешь? — вопрос её тревоживший задала.
— Да куда же я пойду. Твой отец, как батька родной мне. Буду князю да твоему брату во всём помогать.
— Ловлю тебя на слове, — вышел из-за угла Василек, имя ему дали из-за глаз васильковых: — А уж коли сердце моей сестры разбить вздумаешь — пеняй сам на себя.
— А ты думаешь, отец твой не против будет? — поинтересовался Богдан, показав, что тревожат душу раздумья.
— А чего ему противиться? Коли против был, давно бы ваши любования все прервал. А то сил нет на них смотреть, — развеял их волнения Василек.
— Ты просто злишься, что Богдан по девицам с тобой не бегает, — насупилась Мира.
— Я может даже завидую, — подтвердил брат. — Может, я бы хотел встретить девицу, что собой солнечный свет затмевала да ночь освещала. Точно к древлянам податься придётся.
— Ты ещё и подслушивал! — взвилась Мира, в миг обо всем догадавшись.
И неудобно ей так стало, что хоть сквозь землю провались. Вот кому на милость понравится, если за ним подслушивают, да подглядывают. Как же не по душе ей это чувство. Взгляд так и заметался по кузни в поисках того, чем брата огреть, да так, чтобы не прибить. Поиск прервал топот копыт. И, судя по всему, к воротам подъезжал целый отряд.
Богдан ведро воды на себя вылил и рубаху натянул через голову на мокрое тело. Дружной вереницей они потянулись к центральному входу терема.
— О! Дядька Блуд пожаловал! — радостно воскликнул Василёк, мигом признав в бородатом мужчине старшего брата отца.
А вот Мира восхищенной радостью из-за внезапного приезда дяди не светилась, больше хмурилась.
— Дядька, возьмёшь меня к себе в дружину? — кинулся к дядьке брат. — Скучна у нас жизнь тут сил нет.
— А ну-к, Василь, посмотрим на что ты способен, — не останавливая коня спрыгнул на землю Блуд. — Айда, кулачки почешем!
Перед началом обнялись они порывисто для обозначения дружеского боя. Дядька волосы племяша потрепал и понеслось. Дружина, что с Блудом была, заинтересованно наблюдали, да и люд дворовой стягиваться начал.
— Они невозможны, — закатила глаза Мира, обращаясь к Богдану.
Тот улыбнулся плечами пожал:
— Ну, они мужчины, что с них взять.
— Хорошо, что ты у меня не такой.
— У меня лёгкие сомнения насчет того, приятность ты мне сказала или нет, — с наигранной озадаченностью посмотрел на неё Богдан.
— Помяни моё слово. Опять тятьку втянуть во что-то вздумал, — заметила Мира, не обратив внимания на его замечание: — Пойду на кухне с чем помогу, — выдала она в заключении, не желая наблюдать за разворачивающимся представлением.
Глава 3. Что ни город, то норов
Мира сидела на лавке. Внешне она была спокойна, покуда в её душе кипело недовольство. Бурлило так, что казалось, ещё минута, и из ушей повалит пар. Она глянула через окно во двор, куда вынесли столы и лавки, за которыми расположили дружину дядьки Блуда, и нахмурилась. Значится, разговор не предназначен не только для её девичьих ушей, как сказал дядька. Но вот Богдана-то они пригласили в малый зал, хотя он, по сути, им не родня. Ну, по крайней мере, пока, мыслила Мира про себя.
Нет, конечно, Богдан ей всё потом расскажет. Но где столько терпения-то взять? Мира посмотрела на царившую суету на кухне. В это время Кирияна с необычайной для её габаритов проворностью доставала пироги из печи и загружала новые. Затем быстро кликнув своих помощниц, велела отнести два пирога дружине, а третий, загрузив на поднос, собралась нести сама. Тут Миру как осенило. Она кинулась к Кирияне и пристроилась сзади. За габаритами любимой поварихи её худенькую девичью фигуру никто и не приметит. Губы Миры растянулись в довольной улыбке от своей
